Поначалу Лефевр воспринял эту новость совершенно спокойно и очень удивился, когда деревянный шарик четок вдруг с хрустом раскрошился в его пальцах. В конце концов, что тут необычного? Седьмой сын может жениться хоть на прачке, хоть на приказчице публичного дома. Жесткие рамки протоколов и документов о престолонаследии его не касаются. Пришел, увидел, потерял голову от любви.
Хрупнул второй шарик. В палец вогнало занозу.
— Поэтому открывается розыск не просто внештатной сотрудницы инквизиции, а ее высочества Алиты Сузианской и Гилимерской, — продолжал Рекиген. Гуле покачал головой и негромко произнес: «Лихо!», но принц этого не услышал. А может, просто сделал вид, что не услышал. — Я уже отдал соответствующие распоряжения в регионы и собираюсь лично принять участие в поисках.
— Тогда вы переходите под мое начало, ваше высочество, — подал голос Лефевр. — Я руковожу этим делом.
Рекиген с достоинством поклонился ему и сказал:
— К вашим услугам, милорд.
Лефевр усмехнулся. В то, что принц влюбился по уши, он не поверил ни на секунду. Такие люди, как Рекиген, не способны на чувства ни к кому, кроме себя любимого. Значит, у принца был определенный план, и злонамеренная ведьма Алита Росса — а именно так она была зарегистрирована после инцидента с франтом на улице — вписывалась в этот план наилучшим образом.
— Тогда прошу вас об одном из артефактов в хранилище, ваше высочество, — сухо произнес Лефевр. — Рупор, порядковый номер 13429-А.
* * *
На четвертом этаже, в секторе воздействия с артефактами, была специальная комната, полностью изолированная от посторонних воздействий: здесь появлялись тогда, когда требовалась особо сложная работа с артефактами. После того, как по распоряжению Рекигена в инквизицию доставили серебряный контейнер с Рупором, Гуле привел Лефевра в эту комнату и, пожелав удачи, запер дверь.
Гуле смотрел так, словно все прекрасно понимал, и можно было не говорить и не объяснять. Лефевр снял сюртук и жилет, морщась от нудной боли в порезанной ладони, сбросил рубашку и улегся на специальную кушетку. Лампы светили слишком ярко, били по глазам; пригасив их огонь мелким заклинанием, Лефевр открыл контейнер и вынул Рупор — небольшой темный камень, слишком тяжелый для своих размеров. Пожалуй, его величество устроит сыночку взбучку за вывоз из хранилища Ползучего артефакта: Лефевр подумал об этом с тенью какого-то язвительного удовольствия и, осторожно положив камень на грудь, вытянулся на кушетке.
Рупор в несколько раз усиливал природные способности мага. Лефевр не был великим колдуном, но сейчас ему было нужно достучаться до разума Алиты: после того, как он несколько раз проникал в ее воспоминания, это было выполнимой задачей. Рупор, казалось, вдавливал его в твердую поверхность кушетки, ерзая и возясь на груди — потом он привык к новому владельцу и стал легким, почти невесомым. Лефевр вздохнул с облегчением: можно было начинать работу.
Он больше всего боялся, что Алита мертва. Взрыв утащил ее за пределы города, а там за дело взялся Мико-Мороженщик, красавец с гордым профилем и такими уверенными спокойными глазами. Винокуров как-то дал ему знать, что инквизиция докопалась до его внешности — и Мико не стал тратить времени даром… Только бы Алита оказалась нужна ему живой: с этой мыслью Лефевр соскользнул в темноту — туда, где тонкая золотая нить утекала к разуму девушки.
Несколько раз путеводное сияние таяло, и Лефевр судорожно сжимал Рупор, умоляя его: помоги. Дай мне сил — тогда он чувствовал укол в затылок, и потерянная нить вновь возникала во мраке, текла между пальцев. Наконец, он вдруг понял, что нити больше нет, и ощутил странное тепло.
— Алита, — позвал Лефевр. Казалось, тьма, в которой он плыл, стала еще гуще, но тепло никуда не делось, и Лефевр повторил: — Алита.
На несколько мгновений его накрыло волной такого ужаса, что Лефевр едва не разорвал связь сознаний. Уши заложило от вопля — так может кричать умирающее животное, понимая, что не осталось ничего, кроме него и смерти. Но Алита была жива — только охвачена паникой настолько, что не понимала, что с ней происходит.
— Алита, это я, — произнес он. — Это я, Лефевр. Я с тобой, не бойся.
Сразу же стало тихо. Лефевр парил в безмолвной тьме, пытаясь снова найти отклик. Наконец, он услышал далекий голос Алиты:
— Огюст-Эжен? Это ты?
— Да, — сказал он. — Да, это я. Ты не ранена?
Рупор подпрыгнул на груди, и Лефевр вдруг увидел, что находится в небольшой комнате, похожей на монашескую келью: обстановка, во всяком случае, была самая скромная — койка, затянутая белым полотном, да грубо сколоченный деревянный стол. Неожиданно комната качнулась, заваливаясь куда-то в сторону, и перед Лефевром мелькнула грязная серая стена и крошечное окно.
— Я не ранена, — откликнулась Алита, — но мне очень страшно. Это Мико, Огюст-Эжен. Мико…
Голос девушки растаял во тьме. Лефевр впился в Рупор так, что камень недовольно уколол его крошечной молнией, зато потом Лефевр увидел Алиту со стороны: девушка потеряла сознание и упала на койку. Алита выглядела изможденной и больной, и Лефевр дал себе слово, что Мико-Мороженщик попадет в его руки живым — и их беседа будет очень долгой и содержательной. Он скользнул взглядом в сторону окна и увидел раннее утро, озаренные румяным солнцем горы, похожие на растопыренные пальцы великана, и сосновый лес, ползущий по ним из отступающего сиреневого сумрака.
— …точно такой же, как на плакате, — услышал Лефевр голос Алиты: он прикоснулся к его сознанию и растаял снова.
— Я тебя вытащу, — произнес Лефевр. Он не был уверен, слышит ли его Алита, но все равно сказал: — Я узнал это место. Держись.
* * *
— А я, представляешь, вчера Антона Погремыкина видел.
Соня и Никитос валялись на кровати, ели шоколадные конфеты из коробки и отдыхали. Возвращение домой с прогулки закончилось сексом прямо в коридоре, потом они переместились на кровать и теперь набирались сил перед третьим заходом.
— И чего там Погремыкин? — спросила Соня. Антон был их однокурсником, довольно странным парнем. Все чуть ли не в открытую удивлялись, как он мог поступить в политех на бюджетное, когда точные науки были для него абсолютной, непроницаемой тайной.
Никитос отмахнулся.
— Да ну. Что взять с дебила, — сказал он, и Соня услышала в его голосе плохо скрываемое возмущение.
— Рассказывай, — попросила она, переворачиваясь на живот. Никитос взял последнюю конфету и зашуршал золотистой оберткой.
— Узнал, что мы встречаемся и говорит: «Как ты можешь быть с этой, после того, как у тебя была такая жена». Вот ведь кретин, а?
Никитос удивил весь курс, когда после третьего семестра расписался с первой красавицей факультета Ритой Зиновьевой. Что он запал на нее, как только увидел, было естественным и понятным, но вот что в нем нашла девушка совершенно исключительной, какой-то ангельской красоты, никто не знал. Спустя полгода все снова вздрогнули: брак распался — как говорила Рита в приближенных кругах, из-за того, что Никитос оказался, во-первых, полным нищебродом, а во-вторых, практически нулем в постели.
