Он сидел на валуне около четверти часа, отдыхая и любуясь нежной зеленью маленькой сонной долины, лежавшей в раскрытых ладонях холмов. Овцы на пастбище казались крошечными облаками, упавшими из сонной синевы неба, от труб низких домиков с красными крышами поднимались растрепанные нитки дыма, острый шпиль маленькой церквушки был похож на тонкий золотой луч, и внизу, по нитке дороги, уверенно бежал черный жук — самоходный экипаж. Порой солнце закрывало облаком — долина погружалась в сиреневую тень, и пейзаж становился совсем осенним, грустным, но потом облако убегало, и мир снова заливало радостным медовым светом.
В небольшой походной сумке Лефевра лежал серебряный контейнер с артефактом — не Ползучим и не злонамеренным, но достаточно редким для того, чтобы старый товарищ Гуле несколько раз предупредил о том, что Лефевр должен быть крайне осмотрительным, внимательным и осторожным. Гуле раздобыл этот артефакт у одного из высокопоставленных знакомых буквально на несколько часов, и этот знакомый спустил бы шкуру и с него, и с Лефевра, если с артефактом стряслась бы какая-либо неприятность. Когда Лефевр извлек контейнер, то внезапно подумал, что напрасно ввязывается в эту историю. В конце концов, Мороженщик мертв, и Винокуров вряд ли найдет нового одержимого в ближайшие несколько лет, а Алита имеет полное право выйти замуж за того, кто ее зовет — тем более, что сам Лефевр не делает ей таких предложений. Конечно, любитель групповушки вряд ли станет идеальным мужем, но с другой стороны, кто из нас без греха? Святых на земле нет. По крайней мере, склонности Рекигена лучше, чем нежная любовь к мальчикам-подросткам, которую тщательно скрывает Этьель, второй сын государя. Наверно, лучше забыть об этой истории, от души погулять на свадьбе принца и готовиться к прыжку в карьере: орден святого Горго, который Лефевр должен был послезавтра получить из рук его величества — это высшая награда Сузы и гарантированная должность директора правового департамента инквизиции, а там и до министра недалеко.
Мысли были тихими, осенними, как и весь мир вокруг. Лефевр посидел еще немного, рассматривая контейнер и не замечая его, а потом надавил на рычаг и, откинув крышку, осторожно извлек маленький серебряный гвоздь. Прикосновение к артефакту отдалось вибрацией по всему телу, а пломба, которую Лефевру поставили несколько месяцев назад, затряслась так, что едва не выпрыгнула из зуба. Впрочем, довольно скоро артефакт и человек приспособились друг к другу, и дрожь прошла. Довольно кивнув, Лефевр вынул из кармана пальто записку и прочел:
«Нигрим обещал, что открутит головы и тебе, и мне, и засунет нам в задницы, если с артефактом хоть что-то случится. Поверь, Огюст-Эжен, он это сделает. Так что составляй свою карту крайне осторожно. Не знаю, как тебе, но мне дороги и моя голова, и мой афедрон. Чтобы артефакт начал работу, нужно оживить его точечным личным заклинанием и максимально четко представить, что именно ты хочешь получить. Удачи! Гербренд. К слову: в доме у Мороженщика такие запасы артефактов, что я пою и пляшу. Может, и мне обломится орден святого Горго?».
Усмехнувшись, Лефевр убрал бумажку и, сжав гвоздь в кулаке, отправил ему собственное заклинание — уникальное удостоверение личности мага. Лефевр получил его в шестнадцать лет и не очень любил вспоминать о том, как возвращался на рассвете из публичного дома, и на пустынной улице его вдруг словно молнией ударило — он неожиданно четко понял себя, свое место в мире и на мгновение охватил взглядом весь мир. Это было настолько жутко и больно, что обессилевший Лефевр опустился на тротуар и несколько часов просидел, боясь шевелиться, а заклинание возилось где-то в груди, и он понимал, что теперь никогда с ним не расстанется.
Гвоздь принял заклинание, откликнувшись легким ударом тока по пальцам, и Лефевр понял, что артефакт готов к работе. Он закрыл глаза и сосредоточился на том, что искал: легендарные артефакты, погребенные под землей и считающиеся утраченными навсегда, наделенные способностью проникать через пространство и время. Некоторое время ничего не происходило, а потом в ушах возник и стал нарастать шум, сквозь который порой пробивались мужские и женские голоса, говорившие на разных языках, и музыка, то торжественно-трагическая, то бодрая и веселая. Потом среди этой мешанины звуков выделился женский голос, молодой и звонкий, и Лефевр не сразу понял, что голос обращается к нему:
— …боюсь, вы не понимаете, чего хотите…
Лефевр встряхнул головой и открыл глаза. Осеннее солнце заволокло тучами, и долина утонула в мрачной предгрозовой тишине. Нос пульсировал, наполняясь болью, и, прикоснувшись к нему, Лефевр обнаружил кровь на пальцах.
— Я к вам обращаюсь, Огюст-Эжен, — окликнул его голос. Шум исчез, и теперь слова артефакта звучали без помех. — Вы понимаете, что эти артефакты разрубают пространство и время? Они могут уничтожить не только ваш мир, но и все миры. Их утратили не просто так.
— Понимаю, — кивнул Лефевр. — Да, я понимаю. Но они мне все-таки нужны.
— Зачем? — искренне удивился голос.
— Я должен остановить зло, — просто сказал Лефевр. — Это моя работа.
Голос недоуменно хмыкнул, а потом от души расхохотался. На землю упали первые капли дождя, пока еще осторожные и робкие, но было ясно, что скоро хлынет такой ливень, что в нем потеряются и земля, и небо.
— Сражаться с драконом? — спросил он. — Как мило. Да вы и сами тот еще дракон, Огюст-Эжен. Что, не верите? Ну так посмотрите на себя. Всю свою сознательную жизнь вы пытали тех, кто обладает таким же даром, что и у вас, но оказался по другую сторону баррикад. И кончилось все тем, что три дня назад вы убили несчастного безумца. Зарезали, как свинью. Вся его вина была в том, что его поработило зло, а вы расправились с тем, кто заведомо не мог вам противостоять. Так что кто тут дракон на самом деле? Вы не просто циничный убийца, который любому своему греху найдет оправдание — вы еще трус и лжец. Сказать Алите, что любите ее — это нет, это у вас кишка тонка. А вот переспать с ней и делать вид, что ничего не случилось, а потом топтать ее чувства, ее душу — это всегда пожалуйста. И теперь вам нужны артефакты, которые скрыты ради спасения нашего мира и всех миров — просто ради того, чтобы выкинуть отсюда единственную женщину, которая смотрит на вас без отвращения.
Он выжидательно замолчал. Лефевр смотрел, как долину закутывает тьма, и ни о чем не думал. В голове было пусто и звонко — наступил тот момент, который священники называют предельной ясностью понимания, когда душа открыта, видит себя без прикрас и готова выбрать, кого впустить в себя, Господа или бесов.
Это оказалось не страшно и не больно. Это было никак. Лефевра обняла гулкая пустота, и на какой-то миг он испугался, что теперь так будет всегда. Тьма, и больше ничего.
— Пусть, — сказал он. — Да, все так, как вы и говорите. Я именно такой. Но мне нужно остановить еще большее зло. И я найду эти артефакты. Вы можете помочь мне, а можете и не помогать. Но я найду их, и это не обсуждается. Это факт.
Голос вздохнул. Только теперь Лефевр понял, что ливень давным-давно накрыл холмы и долину, что он промок до нитки, и что артефакт немилосердно жжет его стиснутую руку.
