Лефевр сел в постели. Новость была крайне неожиданной и пугающей. Он отчего-то подумал, что министру могли помочь.
— Нет, конечно, — артефакт одарил его очередной усмешкой. — Министр просто старенький уже. Но дело в том, что государь уже подписал указ о вашем назначении на этот пост. Молниеносная карьера, правда?
Лефевр слушал и не понимал до конца, где находится, что происходит и как теперь себя вести — мысли путались, а мир внезапно вывернулся наизнанку и никак не хотел вставать обратно. Он растерянно смотрел по сторонам, и память все крутилась вокруг коробочки с орденом, которую вручил государь — маленькой такой коробочки с крошечной зацепкой на одном из золотых уголков.
— Еще бы, — выдавил Лефевр. — Сказал бы кто раньше, что так будет…
— Никто не ожидал такого взлета, — серьезно сказал артефакт. — Хотя это вполне логично и предсказуемо. Вы поймали самого жестокого серийного убийцу за всю историю Сузы, а вчера отличились, изловив и обезвредив навку, которая приняла облик ее высочества Алиты.
Лефевр закрыл лицо ладонями и некоторое время сидел, не шевелясь, пробовал хоть как-то восстановить душевное равновесие. Потом он поднялся и вынул из кармана сюртука крошечную серебряную флягу с коньяком — артефакт сообщил такие новости, что их непременно следовало запить.
К его искреннему удивлению коньяк оказался абсолютно лишенным вкуса.
— Можно поподробней про навку? — поинтересовался Лефевр.
— Эту историю придумала секретная служба его величества, — охотно сообщил артефакт, — чтобы как-то объяснить ваш вчерашний подвиг. Огюст-Эжен, так нельзя. Вы вели себя крайне опрометчиво.
Лефевр только руками развел. Воспоминание о том, как все нутро поднялось, когда он почуял ведьму, обожгло и вскружило. Опрометчиво — пожалуй, не то слово. Он был просто опьянен возможностью охоты. Это было почти безумие.
— То есть, вместо Алиты я арестовал и развоплотил навку? Которая приняла ее облик? — Лефевр сделал еще один глоток и завернул крышечку фляги. В конце концов, джентльмены не начинают пьянствовать на рассвете. — И кто послал эту навку?
— Сколько вопросов! — обрадовался артефакт. — Сейчас капитан Мартин Бингалар диктует прессе, что следы этого морока ведут в покои королевской фамилии. Кто-то из высочеств решил скомпрометировать новоявленную принцессу, которую уже успели полюбить все слои общества от мала до велика.
Лефевр схватился за голову. То, что говорил артефакт, полностью вписывалось в его подозрения по поводу планов Рекигена. Конечно, о несуществующей навке скоро забудут, но для принца главное — создать прецедент. Когда будет нужно, эту историю вынут из сундука, отряхнут от пыли и представят всем желающим как доказательство того, что злоумышленники давно начали тянуть к Алите свои грязные лапы.
— Но вам сейчас лучше подумать о другом, — продолжал артефакт. — Его величество не просто так поставил вас министром, сами понимаете. Он планирует ряд реформ для инквизиции, причем таких, которые не прибавят вам любви коллег…
— Например? — перебил Лефевр. Он понимал, что у Ахонсо есть какие-то планы на его счет: государь не с пуста места устроил ему такой феерический взлет карьеры, и Лефевр не обольщался по поводу своих профессиональных навыков и устремлений.
Артефакт издал странное низкое сопение.
— Например, отмену регистрации для всех ведьм и ведьмаков, — сказал он, и Лефевр снова запустил руку в волосы. Этот нервный жест казался наиболее естественным в его ситуации: Лефевр чувствовал что-то похожее на звенящую пустоту, которая на несколько мгновений накрывает тело после раны — милостивая анестезия, сквозь которую потом все равно пробивается боль, приправленная ужасом.
— Невозможно, — произнес он. — Это невозможно. Это основа всей нашей работы, мы на том стоим…
Артефакт усмехнулся.
— Это дискриминация, мой дорогой Огюст-Эжен. Это злостное нарушение прав человека. Варварство и дикость. Законопослушные граждане отбираются по определенному признаку и отделяются от остальных, проходя унизительную процедуру регистрации. Потом они с трудом могут найти работу, получить образование, устроить личную жизнь. Так не должно быть и так не будет.
Лефевр подумал, что напрасно убрал флягу: коньяка захотелось так, что даже живот свело. Артефакт нес какую-то несусветную чушь — и в то же время Лефевр понимал, что он говорит правду. Так могло случиться. Мир менялся, становясь совершенно непредсказуемым.
— Пожалуй, вы правы, — произнес Лефевр и не узнал собственного голоса. — Такие реформы не принесут мне популярности у коллег.
По голове словно ветерок прошел: Лефевр подумал, что артефакт таким образом приласкал его, погладив по растрепанным волосам.
— Зато народ вас будет на руках носить. Вы только представьте, какое единение власти и общества! Впрочем, это будет еще не скоро, дорогой друг. А самое интересное… Знаете, что?
Лефевр подумал, что после всего сказанного ему просто страшно представить, что еще мог припасти артефакт. Видит Господь, с него было достаточно.
— Что же? — спросил он, когда пауза стала уже неприличной.
— Спуститесь в гостиную, — уклончиво сказал артефакт. — Увидите.
Со вздохом поднявшись с кровати, Лефевр накинул домашний халат и покинул комнату. Коридор был озарен тусклым отблеском золотистого света, идущего откуда-то снизу, и этот свет был Лефевру незнаком. Он не имел отношения ни к знакомому огню ламп, ни к жару камина. В нем было что-то неожиданное и что-то хорошее. Лефевр понятия не имел, почему, подходя к лестнице, подумал о хорошем — эта мысль пришла извне.
— Вы всю жизнь работаете с магией, — продолжал артефакт. — По большому счету вы злонамеренный маг, причем достаточно сильный. И от ареста и тюрьмы вас спасает только то, что вы стоите по другую сторону баррикад. Когда вы признаете это до конца, то кто знает… Может, следующим государем будете именно вы?
Лефевр беззвучно взмолился, чтоб артефакт в конце концов заткнулся и оставил его в покое. Утро казалось нереальным, словно Лефевр до сих пор спал.
— Вы не спите, Огюст-Эжен, — мягко сказал артефакт. — Вы стоите на пороге своей новой жизни и боитесь открыть дверь.
В гостиной было светло, как в самый яркий солнечный день. На какое-то время Лефевр зажмурился — слишком уж резким и пронзительным было это сияние — но потом он вдруг почувствовал, что может открыть глаза и посмотреть, и эта мысль тоже пришла извне. Она была похожа мягкому толчку в спину: не медли, что же ты? Смотри! И Лефевр посмотрел.
Крошечное солнце лежало на ковре возле его брошенного сюртука. Оно медленно вращалось, пульсируя и рассыпая во все стороны разноцветные брызги света — и оно пело, тихо и мелодично. Лефевр ощутил, как волосы поднимаются на голове жестким ершом: мертвый артефакт, привезенный им из далекого леса на окраине Сузы, был жив, и он был не просто кусочком глины.
