Соня старательно обрывала плохие мысли.
В Москве поезд стоял полчаса. Соня угрюмо смотрела, как на перроне кучкуются пассажиры, вышедшие покурить и глотнуть свежего воздуха. Шел мелкий дождь. Самое скверное время года, когда хочется забиться куда-нибудь и не выбираться. В Велецке, оставленном далеко позади, всегда был ноябрь… Соня смотрела в окно, и в мыслях мелькали обрывки молитв — она не могла понять, кому именно молится и на каком языке, но суть была одна: пусть Лефевр дождется. Пусть он выживет.
Никто не отвечал. Небо над перроном было низким, серым и унылым.
Поезд прибыл в Петербург около десяти утра. Войдя в здание вокзала, наполненное голосами, музыкой и суетой, Соня некоторое время смотрела на бюст Петра, а потом спустилась в метро и, поблуждав пару минут, определилась с направлением и села в вагон. Теперь ее путь лежал на Васильевский остров.
По городу пришлось поблуждать: Соня шла мимо угрюмых нахохлившихся домов, изредка сверяясь с картой в смартфоне, но то ли карта была неправильной, то ли улицы решили поиграть с ней, как кошка с мышью, но нужный дом никак не попадался. Но, когда Соня успела отчаяться и окончательно пасть духом, карта все-таки вывела ее к шестиэтажному светло-желтому зданию. Встав под козырек подъезда, Соня аккуратно извлекла из сумки толстый конверт, еще раз сверилась с адресом и, мысленно перекрестившись, набрала на домофоне нужный номер квартиры. Несколько долгих минут Соня слушала мелодичные переливы из динамика, а сердце так и прыгало в груди. Что, если там никого нет? Дед и бабушка Огюста-Эжена наверняка очень старенькие, они могли и не дожить… Наконец, когда Соня вздохнула и решила уйти, чтобы вернуться попозже, домофон ожил:
— Кто? — женский голос был немолодым, но энергичным. В нем не было и следа старческой усталости.
— Здравствуйте, я к Мезенцевым, — откликнулась Соня и сама удивилась тому, как задрожал ее голос. Она готова была расплакаться. — К Анне и Евгению Мезенцевым.
Ей ничего не ответили, но домофон пикнул, и дверь открылась. Нырнув в подъезд, Соня открыла конверт и вынула оттуда листок с акварелью — с рисунка улыбалась молодая женщина в светлом платье. Ее вряд ли можно было назвать красавицей, но во взгляде, повороте головы и выражении лица таилось нечто, бывшее сильнее любой красоты. Поднявшись по ступенькам на второй этаж, где уже была открыта дверь в квартиру, и маленькая старушка в темном платье смотрела на лестницу, Соня спросила:
— Вы Анна Петровна Мезенцева?
— Да, — кивнула старушка. — Да, это я.
Во взгляде выцветших серых глаз, за приветливым дружелюбием, Соня заметила старую-старую боль. Должно быть, Анна Петровна иногда забывала о ней, но потом боль неизменно всплывала снова. Соня протянула ей акварель и сказала:
— Это вам.
Старушка приняла рисунок, всмотрелась в изображенную на нем девушку и вдруг вздрогнула всем телом, едва не уронив акварель. Если бы Соня не подхватила ее под руку, Анна Петровна наверняка упала бы.
— Леночка… — прошептала она. — Господи, Леночка моя…
Значит, Елена Евгеньевна Мезенцева. Соня назвала это имя, и мир вокруг на мгновение изменился, став не осенним и мрачным, а радостным и ясным. Мать Лефевра наконец-то вернулась домой.
— Откуда это у вас? — спросила Анна Петровна, вглядываясь в рисунок и осторожно гладя лицо дочери. — Кто вы?
— Я от Лены, — сказала Соня, понимая, что сейчас ей придется много врать и чувствуя страшную неловкость, когда не знаешь, куда деться, но вынужден делать то, что должен. Анна Петровна посмотрела на нее, и Соня увидела, что старушка плачет.
— Она жива? — в этом вопросе была такая надежда, что у Сони сжалось сердце.
— Да, — откликнулась она и протянула конверт Анне Петровне. — Да, она жива. Я видела ее неделю назад.
Лицо старушки дрогнуло, сминаясь маской скорби и счастья. Ее давно потерянная дочь была жива, и целая жизнь прошла в ожидании этих слов… Отступив в квартиру, Анна Петровна растерянно пролепетала, не сводя взгляда с акварели:
— Да что же я… Вы проходите, проходите скорее. Как вас зовут?
— Соня.
— Проходите, Сонечка, — повторила старушка. — Евгеша скоро придет…
Разувшись и нанизав пальто на крючок вешалки, Соня прошла за Анной Петровной в небольшой зал. Должно быть, квартира, где живут двое пожилых супругов, должна быть именно такой: с неновой, но аккуратной мебелью, с фотографиями на стенах и полках, с огромным количеством книг и цветочными горшками на подоконнике. Вопреки ожиданиям, в зале пахло не затхлостью слежавшегося времени, а какими-то духами, невероятно изящными в своей старомодности. На одной из фотографий Соня узнала Хелену Лефевр — Лену Мезенцеву. Она сидела на скамье, сцепив руки в замок на коленях, и улыбалась человеку по другую сторону объектива. Это было непонятное светлое чувство возвращения домой после долгой разлуки; Соня шмыгнула носом и отвела взгляд от снимка.
Анна Петровна с трепетной нежностью вынула из конверта акварели — на одной из них она сама, молодая и веселая, была изображена с мужем, на другой была Бригитта — юная, легкая, очень похожая на мать, на третьей — Огюст-Эжен, серьезный и строгий. На последней Елена нарисовала себя и мужа. Анна Петровна долго рассматривала акварели, не замечая, что по лицу струятся слезы. Ее улыбка была такой, что Соня ощутила, как останавливается сердце.
— Леночка… — промолвила Анна Петровна и вынула из конверта письмо: большое, подробное, на нескольких листах. Соня считала непорядочным читать чужие письма, но с этим была вынуждена ознакомиться, чтобы составить легенду, которую должны узнать родители Хелены Лефевр. Анна Петровна быстро прочла письмо, потом перечитала его медленно, вдумчиво, и перечитала еще раз, отрываясь от мелких убористых строчек и глядя на лица людей на акварелях.
— Ее почерк… — растерянно промолвила Анна Петровна. — Ее стиль. Леночка хотела стать художницей, ее манеру не перепутаешь… Вы ее видели, Сонечка? Видели?
— Да, — кивнула Соня и быстро и многозначительно добавила: — Понимаете, я не имею права рассказывать вам детали. На самом деле меня тут вообще нет. Но Лена… она жива и здорова. У нее дети. И она каждый день вспоминает о вас. Каждый день…
Анна Петровна оробело качнула головой. Только сейчас Соня заметила, как трясутся руки старушки.
— Внешняя разведка, да? — спросила она. — Поэтому Леночке нельзя ни позвонить, ни написать?
Соня утвердительно кивнула.
— Если ее раскроют, то это подставит под удар нашу страну, — сказала она без выражения, старательно глядя в сторону. Анна Петровна понимающе вздохнула, и Соня поспешила добавить: — Я и так на грани провала. Но все-таки в мире должна быть справедливость, правда?
В замке заворочался ключ, и в квартиру вошли. Анна Петровна встрепенулась и, подхватив содержимое конверта, бросилась в прихожую. Соня старательно рассматривала свои руки, пытаясь не вслушиваться в негромкие голоса из прихожей и невольно ловя обрывки слов. Потом вдруг стало тихо, очень тихо, а потом кто-то вздохнул и спросил:
