– Черт, – сказал я. – Язык сломаешь.
– Выбирай выражения! – одернула меня Айви.
– Это не так уж трудно, мистер Стив. Давайте попробуем. Ани роцэ лешапер эт аиврит шели.
– Эни роте зиле шапер хап… эр ав… – пробормотал я.
– О боже! – ужаснулась Кальяни. – Это… это ужасно. Давайте я буду говорить вам по одному слову зараз.
– Звучит заманчиво, – сказал я и махнул рукой одной из бортпроводниц – той, которая объявляла на иврите правила безопасности полета в самом начале нашего рейса.
Она с улыбкой спросила:
– Чем могу помочь?
– Э-э… – начал я.
– Ани, – терпеливо проговорила Кальяни.
– Ани, – повторил я.
– Роцэ.
– Роцэ…
Было немного непривычно, однако мне удалось договорить фразу до конца. Бортпроводница даже поздравила меня с этим. К счастью, перевести ее слова на английский было проще – Кальяни мне в этом помогла.
– О, у вас ужасный акцент, мистер Стив, – сказала она, когда бортпроводница ушла. – Мне так неловко.
– Мы над этим поработаем, – пообещал я. – Спасибо.
Кальяни улыбнулась мне и обняла, потом попыталась обнять Монику, но та не заметила. Наконец индианка села рядом с Айви, и они начали дружески болтать. Я вздохнул с облегчением. Проще жить, когда мои галлюцинации находят друг с другом общий язык.
– Вы уже говорили на иврите, – упрекнула меня Моника. – Вы его знали до того, как мы взлетели, и последние пару часов просто освежали знания.
– Думайте что хотите.
– Но это невозможно, – продолжила она. – Человек не может изучить новый язык за считаные часы.
Я не стал утруждаться и поправлять ее, уточняя, что я его не учил. В противном случае мой акцент не был бы таким кошмарным и Кальяни не пришлось бы направлять меня слово за словом.
– Мы в самолете, охотимся за камерой, которая может снимать прошлое, – сказал я. – Почему так трудно поверить, что я только что выучил иврит?
– Ладно, ладно. Притворимся, что так и вышло. Но если вы способны учиться так быстро, почему вы до сих пор не знаете все языки – и вообще все возможные области?
– В моем доме для этого недостаточно комнат, – сказал я. – По правде говоря, Моника, я ничего такого не хочу. Я бы с радостью освободился от всего, чтобы жить более простой жизнью. Иногда мне кажется, что вся эта банда в конце концов сведет меня с ума.
– То есть вы… еще не сошли с ума?
– Боже мой, нет. – Я внимательно посмотрел на нее. – Вы в это не верите.
– Вы видите людей, которых нет, мистер Лидс. Такое непросто принять как данность.
– И все же я живу хорошей жизнью. Скажите-ка… Почему вы считаете сумасшедшим меня, но не человека, который не может удержаться на одной и той же работе, изменяет жене, не владеет собой? Его вы называете нормальным?
– Ну, возможно, не совсем…
– Множество «нормальных» людей на самом деле не контролируют себя. Их психическое состояние – стресс, беспокойство, разочарование – мешает им быть счастливыми. По сравнению с ними, думаю, я просто образец стабильности. Хотя, должен признаться, было бы неплохо, если бы меня оставили в покое. Я не хочу быть особенным.
– Так вот откуда все это взялось, верно? – спросила Моника. – Все эти галлюцинации?
– О, вы у нас теперь психолог? Прочитали умную книгу, пока мы летели? Где ваш новый аспект – давайте-ка я пожму ей руку.
Моника не попалась на приманку.
– Вы создаете иллюзии, чтобы навязать им разные вещи. Ваш блистательный ум, который вы считаете обузой. Ваше чувство долга – галлюцинации вынуждают вас покидать дом и отправляться на помощь людям. Это позволяет вам притворяться, мистер Лидс. Притворяться, что вы нормальный. Но в этом и состоит подлинное заблуждение.
Я поймал себя на том, что хочу, чтобы полет поскорее закончился.
– Я никогда раньше не слышал этой теории, – тихо сказал Тобиас сзади. – Возможно, в ней что-то есть, Стивен. Мы должны сказать об этом Айви…
– Нет! – рявкнул я, поворачиваясь к нему. – Она уже достаточно покопалась в моих мозгах.
Я снова сел прямо. На лице Моники опять появилось выражение, которое вечно появляется у «нормальных» людей, когда им приходится иметь дело со мной. Как будто им приходится перекладывать динамит, надев на руки кухонные прихватки. Когда на меня так смотрят… это гораздо больней, чем ощущать себя тем, кто я есть.
– Скажите-ка, – проговорил я, чтобы поменять тему, – как же вы позволили Разону провернуть такой фокус?
– Не то чтобы мы не приняли мер предосторожности, – сухо заметила Моника. – Камера была под надежным замком, но мы не могли полностью контролировать, что с нею делает человек, которому заплатили за ее изготовление.
– Тут кроется что-то еще, – не отступил я. – Не обижайтесь, Моника, но вы из тех корпоративных типов, которые любят юлить. Айви и Джей Си давным-давно поняли, что вы не инженер. Вы либо скользкий исполнительный менеджер, которому поручили разобраться с нежелательными элементами, либо скользкий начальник службы безопасности, занятый тем же самым.
– И какая часть из этого не должна меня оскорбить? – холодно спросила она.
– Как же Разон получил доступ ко всем прототипам? – продолжил я. – Вы, конечно, скопировали чертежи без его ведома. Конечно, вы передали версии камеры в лаборатории-сателлиты, чтобы они могли разобрать их на части и спроектировать заново методом обратной инженерии. Довольно трудно поверить, что он каким-то образом нашел и уничтожил все это.
Несколько минут она постукивала кончиком пальца по подлокотнику, а потом призналась:
– Ни одна из них не работает.
– Вы в точности скопировали чертежи?
– Да, но ничего не вышло. Мы спросили Разона, и он сказал, что еще не все отладил. У него на любой случай имелись оправдания, но проблемы с собственными прототипами тоже были. Это область науки, в которую еще никто не вторгался. Мы первопроходцы. Без ошибок не обойтись.
– Все правда, – сказал я. – Но вы в это не верите.
– Он что-то сделал с этими камерами, – продолжила она. – Каким-то образом добился того, что они не работают, если его нет рядом. Он мог заставить любой из прототипов функционировать, если у него было достаточно времени, чтобы повозиться с устройством. Если мы ночью меняли одну копию на другую, она работала. Потом мы меняли ее снова – и она переставала работать.
– А другие люди могли использовать камеры в его присутствии?
Она кивнула:
– И даже некоторое время после того, как он уходил. Каждая камера вскоре переставала работать, и нам приходилось приводить его обратно, чтобы он ее починил. Вы должны понять, мистер Лидс. У нас было всего несколько месяцев, на протяжении которых камеры хоть как-то функционировали. Бо́льшую часть пребывания Разона в «Азари» его считали законченным шарлатаном.
