"Черт бы вас побрал, – подумал Илларион, мысленно обращаясь к омоновцам. – Блюстители порядка…
И что я теперь, спрашивается, должен делать?"
– Отвезти вас домой? – спросил он.
Оля рассмеялась – тоже грустно.
– Основной недостаток по-настоящему галантных кавалеров заключается в том, – сказала она, – что они слишком быстро сдаются и чересчур охотно идут на поводу у женщин с их вечными капризами.
– Аминь, – согласно склонил голову Забродов. – Признаю и каюсь, а заодно выражаю благодарность за комплимент.
– Вы решили, что это комплимент? – удивилась Оля.
– Когда такая женщина обращает на тебя внимание, это уже комплимент, – серьезно ответил Илларион. – Даже если она при этом наступает тебе на мозоль.
Оля промолчала, но протянула руку и легонько дотронулась до его запястья своей узкой ладонью. Ладонь была горячая, и Илларион вдруг понял, что нужно делать.
– А знаете что, – сказал он, притормаживая и переходя в крайний левый ряд, – поедемте ко мне домой. Коньяк и свечи у меня есть, а шампанского купим по дороге.
Это не слишком нахальное предложение?
– Гм, – сказала Оля. – Как вам сказать… Это предложение сильно смахивает на то, которое сделал паук мухе, пригласив ее пообедать.
– Вот как? – сказал Илларион. Он увидел просвет в сплошном потоке транспорта на полосе встречного движения и, резко вывернув руль, вогнал в этот просвет «Лендровер», как пробку в бутылку. – И что же ответила муха?
– Мухе ничего не оставалось как согласиться, – сказала Оля.
– Как неосторожно! – сочувственно воскликнул Илларион.
– Что поделаешь, – прозвучало в ответ. – Паук был очень симпатичный. И знаете что?
– Что?
– К черту шампанское! Я с удовольствием выпью коньяка.
Илларион увеличил скорость. Теперь «Лендровер» несся по улице, лавируя в транспортном потоке, словно разделял нетерпение сидевших в нем людей. Забродов удивлялся себе: откуда такая спешка? Оля была далеко не первой из его женщин, и при этом далеко не самой умной и даже не самой красивой. Илларион считал себя довольно старомодным типом во всем, что касалось отношений между мужчиной и женщиной, и никогда не ставил секс во главу угла. Духовная близость и хотя бы частичное совпадение интересов всегда были для него важнее физиологии – возможно, именно поэтому он до сих пор оставался холостяком. В данном случае ни о какой духовной близости, похоже, не было и речи, а что до совпадения интересов, то оно, насколько понимал Забродов, начиналось и заканчивалось тем, что оба – и он, и, судя по всему, Оля – мечтали поскорее забраться в постель.
«Инстинкты разгулялись, – с удивлением прислушиваясь к тому, что творилось внутри, подумал Илларион. – Это ж надо!» Потрепанный «Лендровер» свернул на Малую Грузинскую, и через несколько минут они уже поднимались на пятый этаж, держась за руки, как влюбленные школьники. Илларион понимал, что выглядит, как минимум, смешно, но ничего не мог с собой поделать, вернее – не хотел. Да и с какой стати? Ему было хорошо – так хорошо, словно он и впрямь перенесся лет на тридцать назад, – и то, что ощущения его были не совсем обычными, только добавляло им остроты. Это был блуд в чистом виде, но мысль об этом только веселила его.
Коньяка они все-таки выпили – достаточно для того, чтобы окончательно расслабиться и не так много, чтобы осоловеть, а потом Оля решительно отставила рюмку и одним движением пересела на подлокотник Илларионова кресла…
Она была нежна и податлива и в то же время напориста и изобретательна, так что утром Илларион проснулся очень поздно.
Оля ушла, не оставив записки. Забродова это не слишком обеспокоило: ее телефон хранился у него не только в записной книжке, но и в памяти. Приняв душ и позавтракав, он сел в машину и отправился к Пигулевскому. В прошлый раз он видел у него в витрине очень изящный перстенек старинного черненого серебра, который, по его разумению, должен был очень подойти к восточным глазам.
Глава 9
Вернувшись домой со своей весьма содержательной прогулки по парку, Константин Андреевич Лопатин был неприятно удивлен, встретив во дворе сына. Впрочем, «удивлен» – это не то слово. Лопатин был сражен наповал и уничтожен, как и всякий человек, который, настроившись на ожидающие в понедельник неприятности, субботним вечером обнаруживает, что неприятности уже начались.
Невнимательно потрепав отпрыска по вихрастой макушке, Константин Андреевич вошел в подъезд и принялся отсчитывать ногами ступеньки с таким чувством, словно поднимался на эшафот. Сейчас ему хотелось, чтобы его квартира располагалась на верхнем этаже самого высокого в мире небоскреба.
Неожиданное возвращение жены поставило его в тупик и, как всегда, заставило задуматься о вещах, в которые он, как человек здравомыслящий, в общем-то не верил: телепатии, провидении и прочей экстрасенсорике.
Чего ее, спрашивается, принесло? Она же полоть собиралась… Неужели что-то пронюхала?
Вопреки его мрачным – и небеспочвенным – ожиданиям мадам Лопатина встретила его спокойно и даже ласково – разумеется, настолько, насколько могла, а могла она в этом смысле, увы, не так уж много. В каком-то смысле это было к лучшему: повисни она сейчас на шее у мужа с поцелуями – и его бедная, и без того перегруженная психика могла бы не выдержать нового испытания.
Весь вечер он чувствовал себя как человек, узнавший, что только что беспечно протанцевал по минному полю с бутылкой в руке и с бабой под мышкой. Он испытывал какое-то недоверчивое облегчение, и, кроме всего прочего, поведение жены казалось ему подозрительным.
«Может быть, она сама.., того? – мелькнула в мозгу привлекательная в своем безумии идея. – Может, у нее у самой хахаль завелся?» Это было настолько дикое предположение, что он едва не расхохотался: вообразить себе человека, который польстился бы на обладавшую телосложением и психологией тяжелого танка мадам Лопатину, было трудновато.
Тем не менее что-то здесь было нечисто. Константина Андреевича накормили обильным и вкусным ужином, не приправленным, вопреки обыкновению, ядовитыми упреками в тупости и бесхребетности, ему даже нацедили десять капель из неприкосновенной полбутылки водки, стоявшей в холодильнике с самого Нового года.., черт возьми, с ним даже выпили за компанию, что случалось только по большим праздникам и то потому лишь, что так было положено «у людей».
Лопатин даже заподозрил, что от всех своих забот и треволнений слегка тронулся умом и забыл о собственном дне рождения, но тут же отогнал и это предположение: обычно даже день рождения не служил для мадам Лопатиной поводом к прекращению военных действий.
Обстановка в доме более всего напоминала тихий семейный вечер – один из тех вечеров, о которых Константин Андреевич окончательно перестал мечтать уже лет десять назад. Даже вернувшийся с улицы отпрыск был непривычно тихим и даже, черт подери, причесанным, что вообще уже не лезло ни в какие ворота. Он не хамил, не огрызался и безропотно ел все, что ему давали, заставляя Константина Андреевича все сильнее нервничать и теряться в догадках. Пожалуй, если бы не выделенные супругой десять капель, Лопатин и вправду мог бы свихнуться: даже согретый водкой, он ощущал, что не так уж далек от этого. Он все время ждал подвоха, но так и не дождался. Посмотрев телевизор, семейство мирно улеглось спать. Константин Андреевич возлег на супружеское ложе с некоторой робостью, но странности жены, хвала небесам, не пошли дальше вкусного ужина и непривычной молчаливости. Повернувшись к нему спиной, она захрапела в точности так, как и всегда.
