— Долго не говорил ни с кем. Вот и отвык. Надо теперь снова привыкать. Сумею ли?
— Мудреного тут ничего нет. Сумеешь.
Они отошли в тень паруса, огляделись и принялись целоваться. Асия с удивлением замечала, как приятно и трепетно было это. И лишь одно смущало ее. Не хотелось, чтобы застали за этим, хотя озорство брало верх.
Сильное большое тело Михаила постоянно держало ее в напряжении, одно его прикосновение сразу поглощало все ее сознание. Она льнула к нему, и это никогда не надоедало. Иногда она пристально вглядывалась в глаза своего любимого, но кроме ответного чувства ничего обнаружить в них не могла. Это придавало ей смелости и отваги. Она готова была броситься в омут своих чувств без оглядки. Годы ожидания кончились, и Асия надеялась, что им суждено теперь слиться воедино и так остаться навсегда. А Михаил не мог скрыть, что он давно женат, имеет детей и пустился в это опасное и трудное плавание только для того, чтобы вернуться к семье.
— Но, Ася, как же нам быть с тобой? — спрашивал он не столько ее, сколько себя. — Я люблю своих чад, и мне тоскливо без них.
— А разве я знаю, милый, — отвечала Асия. Ей не хотелось разговаривать об этом. Она даже не ревновала к той, далекой, которую, как она знала, он не любил и только терпел по необходимости.
После таких коротких разговоров они надолго затихали, но Асия не отпускала его, впитывая наслаждение быть рядом, ощущать его сильное тело под своими руками.
— Как мне хорошо, Миша, — шептала Асия, не думая, что говорит и зачем. — Как долго я ждала тебя, любимый. Знала, дождусь, и вот мы вместе.
— Ася, а родная земля разве тебе не люба? — спросил он как-то неуверенно и слишком осторожно.
— Где она? Скоро десять годков я маюсь по свету.
— А я только о ней и думаю, Ася. И чем больше мне годов, тем сильнее в родные края тянет.
— Вдвоем хоть куда, Миша! Мне там любо, где ты будешь. Я на все согласна, что ты предложишь.
— Мне по ночам снится снег, Ася. Я изголодался по зиме, а тут одна жара да лихорадка, — в голосе его звучали тоска и жалость к самому себе.
Асия тотчас прониклась его тоской, прижалась к груди, а он нежно гладил ее густые рыжие волосы, вдыхая аромат индийских благовоний. Ветер тихо посвистывал в снастях, море волновалось, шумело гребнями валов, крепко ударяло в борт. Корабль содрогался всем корпусом, соленые брызги долетали до марсов, мокрые паруса гудели под напором муссона.
Они стояли на корме, позади рулевого, который тихо переругивался со своим помощником, стараясь не обращать внимания на пару, шептавшуюся на непонятном языке. Звезды, большие и равнодушные, подмигивали сверху.
— Стало прохладно, Миша, — шепнула Асия, заглядывая в его невидимые в темноте глаза. — Может, пройдем в каюту? Ты еще не совсем здоров.
— Не здоров, говоришь? Тогда пошли! — ответил он и взял ее на руки. Она слегка вскрикнула от неожиданности и блаженства, прижалась к его груди. Он шатался, удерживая равновесие на качающейся палубе, но уверенно продвигался к дверям каюты.
Эту ночь Асия потом вспоминала часто, но никак не могла ухватить ее подробности. Все тонуло в восторгах, и ничего больше не существовало, никакие угрызения совести ее не мучили. Она жадно пила из сосуда любви и наслаждений, а остальное ее не касалось.
— Как тебя примут в моем городе, Миша, — с некоторым сомнением и опасением в голосе сказала Асия, вспомнив наконец о том, что их ждет в ближайшем будущем.
— Это и меня занимает, — отвечал тот весело и бесшабашно. — Язык я ваш не разумею, да и вид мой неподходящий. Может, под араба нарядиться?
— Не получится. Сразу опознают. Да и огромен ты очень. Хотя теперь с руми не ссорятся. Грабить друг друга перестали. Как бы про мои дела не вызнали. Худо тогда мне будет, а тебе и того больше.
— Хорошо бы нам с тобой в мои края податься, да слух идет, что наши кинули свои насиженные места и ушли на запад. Богдойцы краем нашим завладели. В Амстердаме только о том и узнал.
— Решай сам, Миша, я со всем согласна. Что мне тут? Опостылела эта жара, охота по снежку побегать, на санях прокатиться. Хруст под ноженьками послушать.
— Мне надо свои капиталы собрать, а это долгая песня, Ася. Да и далеко плыть, много месяцев. Пойдешь ли со мной?
— Капиталы и мои сгодятся. Не думай о своих. Пусть дети твои ими владеют. Негоже о них забывать, Миша.
Она уже считала Михаила своей собственностью, однако противиться его воле у нее ни сил, ни желания не было.
— Ася, а совесть? Ведь добро свое я детишкам собирал. Обманывать их негоже. Надо плыть.
— Попусту говорить не буду, Миша. Тебе еще надо здоровьем заняться, отдохнешь, поправишься, а там и видно будет. Поплывем, как не плыть. Но это дело небыстрое. Сам говоришь, не ближний свет.
— Но ты торопись с этим, Ася. Как мне без тебя теперь? — и Михаил с нежностью глядел в ее зеленоватые глаза, светлые и ясные сейчас, в минуты покоя и благодати.
— Как же иначе, Миша? И мне ведь со своими делами управиться надо. Они тоже времени требуют.
Подошел Хилал и, мрачно глянув на собеседников, сказал, отворачивая голову, как от порыва ветра:
— Ночью Сокотру проходить будем, ханум. Какие будут указания?
— За морем строго следить. Места проходим бойкие, а встречи, сам знаешь, нам не желательны.
— Исполню, ханум, — он поклонился и отошел тяжелой походкой пожившего и повидавшего жизнь человека.
— Мучается амир, Миша, — заметила Асия, провожая того пытливым взглядом. — И винить в этом надо меня. Любит он, но мое сердце молчит. Не задумал ли что? Оборони и помилуй нас аллах!
— Ты никак веру переменила, Ася? — с любопытством спросил Михаил, заглядывая смешливыми глазами ей в лицо.
— Сама не ведаю, Миша. Тут у меня один дервиш жил, так много говорил об этом. Теперь я спокойно отношусь к разным богам и верам.
— Не печалься, Ася. Повидал и я множество вер, да люди все, вроде, к одному тянутся. К богатству да почету. А бедняк всегда внизу будет, и ничего тут не поделаешь.
Асия с благодарностью поглядела на Михаила, задержала взгляд на шраме, который краснел на груди потрогала его пальцем, вздохнула и спросила:
— Так и не удалось тебе свидеться с нашими людишками в Амстердаме?
— Нет, Ася. Царь Петр больше туда не наведывался, болезнь моя длилась долго, да и случай удобный подвалил с кораблем. Я на него нанялся, буря разметала наш караван, спасались в шлюпке, пираты голландские нас и подобрали. А ты глас Божий, говоришь, услышала?
— Видение было мне, Миша. Это у меня от матушки, она колдунья была и мне завещала, царствие ей небесное.
— Мне бы так в свое время, — ответил Михаил. — Не пришлось бы плутать незрячим котенком.
