– Здесь наш схрон.
Это были первые слова, которыми обменялись путники после бегства из замка.
Ураган спешился, очень медленно – он еще не до конца восстановился после схватки – прошел вперед, со вздохом присел у самого обыкновенного пенька и хитрым образом надавил на него: сначала сверху, затем сбоку и снова сверху. Послышалось гудение, и небольшой холмик, что находился в десяти шагах от пня, вдруг приподнялся над землей, показал дверь и окошко, на глазах превратившись в небольшую землянку.
– Прайм-укрытие, – хмыкнул Карлос.
– Ага, – коротко подтвердил воевода. – Лошадь стреножь.
Приказывать лорду?! Шахмана замерла, ожидая реакции юноши. Возмутится или согласится? Поймет ли, что сейчас, в походе, прислуживать ему никто не будет, или устроит сцену? Каким воспитал сына старый Датос?
Как выяснилось – нормальным. Ни жестом, ни словом не показал Карлос, что предложение Урагана его оскорбило, кивнул: «Хорошо», и тут же поинтересовался:
– Кто схрон строил? Городские мастера?
Другими словами: кто еще знает о тайном убежище? Не появится ли погоня?
Вопрос правильный и своевременный.
Генрих одобрительно улыбнулся и пророкотал:
– Мы сами схрон поставили. Спросили, что нужно делать, чертежи у мастеров взяли, готовые механизмы, а поставили сами. Чтобы не знал никто.
– Даже отец?
– Ваш отец был нашим повелителем, от него у нас секретов не было.
– А от Ханса?
– Ментор Ханс Героями не командовал, – заметила Егоза.
– Ах, да…
Карлос хотел спросить, что они будут делать дальше, определить, так сказать, ближайшие планы, но с легким удивлением обнаружил, что спутники занялись своими делами. Ураган вошел в землянку, через пару минут вышел, держа в руке банку с целебным бальзамом, медленно, но достаточно ловко и без посторонней помощи скинул доспех и принялся смазывать раны. Тем временем Егоза, двигаясь тоже медленнее обычного, но больше никак не выказывая усталость после боя, расседлала стреноженных лошадей, собрала хворост и разожгла бездымный костер. Затем взяла у воеводы банку и занялась собой.
– Есть солонина и сухари, – сообщил Ураган.
– Вот и хорошо.
На молодого лорда Герои не обращали никакого внимания. Мол, не мешает – и ладно. Лошадь свою стреножил? Спасибо, хоть какая-то помощь, а под ногами путаться не надо. Зато комары местные благородную кровь оценили весьма высоко и накинулись на Карлоса так, словно он был первым и единственным объектом охоты за последнюю тысячу лет. Мерзкие насекомые ухитрялись жалить юношу во все доступные и даже недоступные места, заставляя постоянно дергаться и почесываться. В конце концов, молодой лорд не выдержал:
– Почему они кусают только меня?
– Прайм, – ухмыльнулся Генрих. – Наши тела защищены.
Прайм, опять этот прайм. Он повсюду и нигде. Он исцеляет, воскрешает и помогает убивать. Смертельный враг и надежный помощник. Прайм…
Ужинать сели в беспросветном мраке, который едва разгоняло пламя костра. Как и было обещано: солонина с сухарями. Вместо вина – вода. Спать же придется на земле, в лучшем случае – на узкой лавке в землянке, кутаясь в старое одеяло и прислушиваясь к каждому шороху.
Но что делать, такова горькая участь изгнанника.
Изгнанника…
Несмотря на то что с момента их бегства прошло уже несколько часов, Карлос только сейчас по-настоящему задумался о происходящем, только сейчас ощутил тоску по отцу и понял, что потерял. Его жизнь не просто изменилась – перевернулась с ног на голову, более того, она висит на волоске, потому что император терпеть не мог неблагодарных отпрысков и безжалостно наказывал тех, кто поднимал руку на родителей.
«Может, я зря бежал из Гридвальда, своими руками, точнее – ногами, подтвердив нелепые обвинения Ханса? Может, следовало остаться?»
И что бы это дало? Кобрийцы не позволили бы ему выступить перед гридийцами в свою защиту, продолжили бы бой, доведя его до логического конца. До смерти неудобного лорда, ставшего неудобным свидетелем.
«Они хотели Гридию – они ее получили. Мне же остается лишь… Сражаться!»
Слово прозвучало решением. Не спонтанным, но обдуманным. Решением настоящего лорда, не привыкшего сдаваться без боя. Решением владетеля.
«Я буду сражаться, – пообещал себе Карлос. – За себя и за отца. За свое имя и за свою честь. Если потребуется – против всех. Если потребуется – до конца!»
Потому что ничего другого не остается.
Карлос стряхнул с колен крошки, перевел взгляд на сидящую напротив Шахману, кашлянул и негромко произнес:
– Твои раны быстро затягиваются.
Синяки, что были на обнаженных руках Егозы, уже сошли, а порезы выглядели старыми, не было сомнений, что к утру от них не останется и следа.
– Прайм, – пожала плечами Героиня.
Он не только делает их сильными и выносливыми – он исцеляет. Им пропитана каждая клеточка Героев, собственно, они и есть – прайм. Его дети. Его воины.
– Какой он? – неожиданно спросил Карлос.
– Кто?
– Прайм.
Ураган крякнул, но тут же замолчал, внимательно глядя на юношу. Егоза же, поколебавшись, тихо ответила:
– Он внутри меня.
И в этих словах было все.
Каков прайм для Героя? Точно такой же, как сам Герой: слиты воедино и навсегда.
Пора было переходить к делам насущным, обсуждать, что делать дальше, но Карлос не удержался от еще одного вопроса:
– А что осталось от тебя?
И буквально кожей ощутил сгустившееся вокруг неудовольствие.
Датос предупреждал сына о болезненной реакции Героев на подобный интерес, убеждал ни в коем случае не затрагивать эту тему в разговорах, но Карлос решил иначе. Теперь он был лордом, а лорд имеет право спрашивать о чем угодно. И Герои обязаны ему отвечать.
Хотя бы потому, что он, Карлос, лорд Грид, собственноручно стреножил свою лошадь.
– Это плохой вопрос, – протянула Шахмана.
– Я знаю, – спокойно отозвался юноша. – Но хочу услышать ответ.
Они поняли? Следующая фраза показала, что да – поняли.
– Каждый из нас помнит, каким он был раньше, – задумчиво произнес Генрих. – Но каждому нравится, каким он стал теперь. Мы понимаем, что изменились, и принимаем этот факт.
– Хорошо ли вы помните себя прежних?
– Как и любой человек – с каждым годом все хуже и хуже.
– Людей меняет время и обстоятельства, а нас – прайм, – подала голос Егоза. – И я не вижу ничего, кроме преимуществ.
– Отец говорил, что раньше, до того, как стать Героиней, ты не была агрессивной.
