– Успокойтесь, кадет Фобос, – повысила голос адмирал Хэйз.
– Нелегко успокоиться, когда вы ставите под сомнение каждое мое слово, – заявил Кормак.
Адмирал наградила его холодным взглядом.
– Я просто пытаюсь получше тебя узнать.
Так утверждала адмирал Хэйз, но Кормак понимал, что происходило на самом деле. Она не могла смириться с тем, что какой-то выходец с Дэвы обошел ее любимую доченьку. В его груди закипали ярость и негодование. Она понятия не имела, каково это – жить на Дэве. Не знала, как тяжело они с Рексом работали, чтобы выжить после смерти родителей. И что тридцатишестичасовых смен Рекса и бесконечных разъездов Кормака, доставлявшего товары по всей пустыне, порой не хватало даже на то, чтобы утолить вечно грызущий голод.
Но довольно. Он не станет сидеть здесь и выслушивать все это дерьмо, пусть адмирал катится куда подальше. Кормак аккуратно сложил салфетку, положил ее на стол, затем отодвинул стул и поднялся с места.
– Прошу меня извинить. Я внезапно почувствовал недомогание. Доброй ночи, адмирал, – твердо произнес он.
Не дожидаясь ответа, он повернулся на каблуках и стремительно удалился, не обращая внимания на Аррана и Орэлию, смотревших на него с ужасом, и на Веспер, в глазах которой застыла боль.
Глава двадцатая
Арран
– Нам пора, – позвал Арран, и его голос эхом прокатился сквозь мрак зала невесомости. – Мы опоздаем на обед!
Они занимались в библиотеке, но Дэш устал сидеть на месте и уговорил его пойти полетать в невесомости, чтобы «кровь прилила к мозгу».
Аррану предстояло еще подготовить на завтра большое задание по истории, но он не стал возражать.
С того момента, как Понд поделился с ним своими опасениями, ему сложно было расслабиться рядом с Дэшем, и в библиотеке он словно задыхался. Он понимал, что предостережение Понда – полнейшая нелепость, и все же оно посеяло в его душе зерно сомнения. Хотя на словах Дэш яростно отвергал взгляды своего отца, – возможно, в действительности уроки Ларца Мускатина не прошли для него даром. Это объясняет, почему, несмотря на все проведенное вместе время и несомненное влечение друг к другу, Дэш так и не сделал первый шаг.
– Еще пять минут! – крикнул в ответ Дэш.
Арран отпустил поручень и размял пальцы. Он начал было подталкивать себя вдоль стены в сторону выхода, но, судя по звуку, Дэш все еще парил где-то по центру темной комнаты.
– Я почти освоил четверное сальто!
Уже час они занимались тем, что пробовали различные трюки, заливаясь смехом каждый раз, когда врезались друг в друга или впечатывались в мягкие стены, но Арран уже проголодался, и ему хотелось уйти.
– Пойдем! Они забирают закуски, если не приходишь вовремя.
Он так и не смог понять, почему прислужников программировали выбрасывать еду, лишая ее опоздавших.
Дэш испустил радостный вопль, и сквозь полутьму Арран увидел, что он летит к нему, вращаясь в воздухе. Затем послышался глухой удар – Дэш врезался в стену рядом с ним. Со смехом он шарил по стене в поисках поручня, то и дело касаясь руки Аррана.
– Знаешь, есть вещи поважнее еды.
Обычно все, что Дэш говорил таким игривым тоном, вызывало у Аррана мурашки по всему телу, но в этот раз он отшатнулся от друга – перед глазами встала картинка: его мать, бледная и уставшая, уговаривает его съесть ее ужин: «Ну же, милый, я правда не голодна».
Дэш понял, что что-то не так, и положил свободную руку Аррану на плечо.
– Что такое? Я тебя чем-то обидел?
– Ничего страшного. – Арран покачал головой. – Просто… ты смеешься над тем, что я не хочу пропускать обед.
Даже в темноте он заметил, как Дэш изменился в лице.
– Прости. Я идиот, – произнес Дэш, сжимая его руку. – Ты прав. Пойдем поедим.
– Ты не идиот, – возразил Арран, чувствуя, как от прикосновения Дэша по спине пробежали мурашки. – Разве идиоту удалось бы сделать четверное сальто?
Однако попытка разрядить обстановку не увенчалась успехом.
– Знаешь, ты никогда не рассказывал мне о том, как жил на Шетире, – тихо сказал Дэш.
– Да, потому что это скука смертная. – Арран заставил себя улыбнуться. – Там холодно. Я много учился. У нас было мало денег, как и почти у всех вокруг. Но теперь все по-другому. Еще три года – и я начну получать зарплату от Флота Кватра, а маме даже увеличили кредит в местном магазине. Впервые ей тоже будет хватать еды.
Он ждал, что Дэш улыбнется, представив эту радужную картину, но он стал только еще серьезнее.
– Прости меня, Арран. Я ничего не знал об этом.
– Ты не виноват, – ответил тот. Но как только слова слетели с его губ, между ними повисло тягостное молчание. Он знал, что оба они думают об одном и том же. Будь воля Ларца Мускатина, Аррана никогда бы не приняли в академию. Всю свою жизнь он провел бы на Шетире, работая на износ и наблюдая, как медленно чахнет его мать.
– А как же твой отец? – осторожно спросил Дэш.
– Он погиб во время несчастного случая в шахте, когда я был еще маленьким. Туннель, в котором он находился, обрушился, и… – Арран умолк. Он так давно не говорил об отце, что не мог подобрать слова. – Его бригада работала слишком глубоко под землей. Их даже не пытались спасти. Просто оставили умирать.
Дэш долго молчал.
– Это ужасно, – проговорил он и снова сжал руку Аррана. – Мне жаль, мне так жаль.
– Так случается на Шетире время от времени. Половина ребят из моей школы потеряли кого-то из родителей.
– Какой ужас. – Дэш покачал головой. – Не могу поверить, что у нас на Три никогда не говорят об этом. Только «напишите эссе о важности экспорта с Шетира», вместо «давайте обсудим, как жители Три наживаются на горе всех остальных в Солнечной системе».
– Видишь, что ты наделал? – шутливо спросил Арран, похлопывая его по руке. – Заставил меня рассказывать про детство, и я только испортил тебе настроение.
Дэш покачал головой.
– Ты не можешь ничего испортить, 223.
– Знаешь, – нерешительно проговорил Арран, – ты тоже ничего не рассказывал о своем детстве.
– Потому что там тоже скука смертная. Богатая семья. Хорошая погода. Папаша-говнюк. Вот, в общем-то, и всё.
Впервые с момента их разговора в день вечеринки Дэш упомянул отца.
– Ты говорил, что почти с ним не разговариваешь. Как давно?
– Несколько месяцев. Отец хотел, чтобы я начал выступать на его митингах, стал «голосом своего поколения» или что-то вроде этой бредятины. А я сказал, что не могу. Даже не в том смысле, что не хочу, а просто физически не в состоянии стоять на сцене и распространять тошнотворную ложь. Как ты можешь догадаться, разговор получился не очень дружелюбным.
