– Наверняка у них здесь дело, – быстро заметил ведьмак.
– Страшно подумать, какое. Антея официально занимается торговым посредничеством, но ее излюбленный вид спорта – это мошенничество, обман и хитрованство. Поэт, у меня к тебе просьба. Ты человек бывалый, а Мозаика – нет. Проведи ее к гостям, представь тем, кого стоит знать. Укажи на тех, с кем знаться не стоит.
Заверив, что пожелание Коралл для него – закон, Лютик подставил Мозаике локоть. Ведьмак и чародейка остались сами.
– Пойдем. – Литта прервала затянувшееся молчание. – Прогуляемся. Туда, на холм.
С холма, от газебо, с высоты, открывался вид на город, на Пальмиру, на порт и море. Литта приставила ладонь ко лбу.
– Что это там входит на рейд? И бросает якорь? Трехмачтовый фрегат интересной конструкции. Под черными парусами, ха, довольно необычно…
– Оставим фрегаты. Лютик и Мозаика отосланы, мы теперь одни и в отдалении.
– А ты, – повернулась она, – раздумываешь, для чего. Ждешь, что же такого я тебе скажу. Ждешь вопроса, который тебе задам. А может, я просто хочу передать тебе последние сплетни? Из среды чародеев? Ах, нет, не бойся, они не касаются Йеннефер. Они касаются Риссберга, места тебе по некоторым причинам небезызвестного. Там в последнее время произошли серьезные перемены… Как-то не замечаю в твоем взгляде проблеска интереса. Мне продолжать?
– Прошу.
– Все началось со смертью Ортолана.
– Ортолан мертв?
– Умер почти неделю назад. Согласно официальной версии, насмерть отравился навозом, над которым работал. Но поговаривают, что это была апоплексия, вызванная известием о внезапной смерти одного из его любимчиков, который погиб в результате какого-то неудачного и весьма подозрительного эксперимента. Речь идет о некоем Дегерлунде. Вспоминаешь его? Вы встречались, когда ты гостил в замке?
– Не исключаю. Я многих там встречал. Не всех стоило запоминать.
– Ортолан якобы обвинил в смерти любимчика все правление Риссберга, разъярился – и хватил его удар. Он и вправду был стареньким, многие годы страдал от повышенного артериального давления, не была тайной и его тяга к фисштеху, а фисштех с повышенным давлением – смесь взрывоопасная. Но что-то там и вправду должно было случиться, поскольку в Риссберге произошли серьезные персональные передвижки. Еще до смерти Ортолана там дошло до конфликтов, уйти принудили, кроме прочего, Альджернона Джианкампо, более известного как Пинетти. Его ты помнишь наверняка. Поскольку если там и стоило кого-то помнить, так наверняка – его.
– Точно.
– Смерть Ортолана, – Коралл смерила его внимательным взглядом, – вызвала быструю реакцию Капитула, до слуха которого уже добрались некие беспокоящие известия о выходках покойника и его любимчика. Что интересно, а в наши времена вдобавок еще и знаменательно, лавину вызвал маленький камешек. Ничего не значащий человек из простонародья, некий чересчур ревностный шериф или констебль. Оный заставил действовать своего начальника, бейлифа из Горс Велена. Бейлиф передал обвинение выше, и так, ступень за ступенью, дело дошло до королевского совета, а оттуда – до Капитула. Чтобы не продолжать: отыскали тех, кто был виновен в недосмотре. Из правления пришлось уйти Бируте Икарти, она вернулась в университет, в Аретузу. Ушли Аксель Рябой и Сандовал. Удержался Зангенис, был отмечен милостью Капитула, донеся на тех троих и свалив на них всю вину. И как тебе это? Может, хочешь что-то сказать?
– А что бы я мог сказать? Это ваши дела. И ваши скандалы.
– Скандалы, начавшиеся в Риссберге вскоре после твоего визита туда.
– Ты переоцениваешь меня, Коралл. И мое влияние на те или иные события.
– Я никогда ничего не переоцениваю. И редко – недооцениваю.
– Мозаика и Лютик скоро вернутся, – он взглянул ей в глаза в упор. – А ты ведь не без причины велела им отойти. Скажи, наконец, в чем дело.
Она выдержала взгляд.
– Ты прекрасно знаешь, в чем дело, – ответила. – Поэтому не оскорбляй мой интеллект тем, что демонстративно принижаешь свой. Ты не был у меня больше месяца. Нет, не думай, что я жажду тошнотворного мелодраматизма или патетически-сентиментальных жестов. От связи, которая завершилась, я не жду ничего, кроме приятных воспоминаний.
– Кажется, ты использовала слово «связь»? Меня всегда удивляла емкость его смыслового наполнения.
– Ничего, кроме приятных воспоминаний, – пропустила она шпильку мимо ушей, но взгляд не отвела. – Не знаю, как в твоем случае, но если речь обо мне, что ж, буду искренней, не все тут так уж хорошо. Стоило бы, полагаю, приложить немного усилий в этом отношении. Надеюсь, что – не слишком много. Так, что-нибудь малое, но милое, милый финальный аккорд, нечто, что оставит приятное послевкусие. Хватит тебя на нечто подобное? Захочешь навестить меня?
Он не успел ответить. Начал оглушительно бить колокол на кампаниле, ударил десять раз. Потом проревели трубы: громкими, медными и несколько какофоничными фанфарами. Толпу гостей разделили, создав коридор, сине-красные гвардейцы. Под аркой входа во дворец появился гофмейстер, с золотой цепью на шее и большим, как дубина, жезлом в руках. За гофмейстером ступали герольды, за герольдами – сенешали. За сенешалями же, в соболином колпаке на голове и со скипетром в руке, шествовал собственной костистой и жилистой персоной Белогун, король Керака. Рядом с ним шагала щуплая блондиночка в вуали, очевидно – королевская избранница и в ближайшем обозримом будущем – супруга и королева. Блондиночка была одета в снежно-белое платье и обвешана бриллиантами – пожалуй, чрезмерно, пожалуй, по-нуворишески и, пожалуй, безвкусно. Подобно королю, облачилась она в горностаевую накидку, придерживаемую сзади пажами.
За королевской парой – однако на красноречивом отдалении в десяток шагов от придерживавших горностаи пажей – ступала королевская родня. Был там, понятное дело, Эгмунд, а рядом с ним – кто-то светлый, словно альбинос, и это мог быть только его брат Ксандер. За братьями шли остальные родственники, несколько мужчин, несколько женщин, да еще пара-другая подростков и недорослей, как видно, потомство легальное и внебрачное.
Мимо кланявшихся гостей и глубоко приседавших дам королевская свита добралась до цели, которой было слегка напоминавшее эшафот возвышение. На возвышении, сверху накрытом балдахином, с боков украшенном гобеленами, стояли два трона. На оных и уселись король и невеста. Остальной родне пришлось стоять.
Трубы во второй раз поразили уши медным ревом. Гофмейстер, взмахивая ладонями, словно дирижер перед оркестром, побуждал гостей к крикам, приветствиям и здравицам. Со всех сторон послушно раздались и посыпались пожелания непрестанного здоровья, счастья, благополучия, всего наилучшего, долгие лета, лета до́льшие, самые долгие и еще длиннее; гости и дворня выкрикивали наперебой. Король Белогун же не изменил высокомерного и напыщенного выражения лица, а удовольствие от пожеланий, комплиментов и пеанов в честь свою и своей избранницы демонстрировал лишь легким покачиванием скипетра.
