«Подходим. У дверей несколько чмуров.
— У вас какая валюта?
— У нас советский рубль.
— Проходите, товарищ, с рублями здесь делать нечего.
— А мы просто посмотрим.
— Смотреть нельзя, пройдите, товарищ.
— Ну пустите посмотреть, мы трогать ничего не будем.
— Товарищи, пройдите, не добивайтесь себе неприятностей.
Отошли оскорбленные, облитые помоями. Молчим. Отец остановился, оглянулся, крякнул:
— Вот ведь как не умно мужику, значится, омрачают его существование. Для кого мы Советскую власть устанавливали, жизни свои, значится, покладали, нас же самих не пускают посмотреть, что они там иностранцам продают, чем они там за занавесками, значится, занимаются. А, может, там надо поразогнать кой-кого, может повторить 17-й год? Это через 50 лет нашей власти. Что они там распродают, почему с глаз закрылись? Окошки позанавешивали?»
[668]
Но, помимо возмущения, «Березки» для иностранцев вызывали еще и страх. В иронической форме он тоже получил отражение в массовой культуре. В начале 1980-х, вскоре после появления жанра садистских стишков, подобный стишок был сочинен и на тему «Березок»: «Маленький мальчик доллар нашел, / Спрятал в карман и в “Березку” пошел. / Долго папаша ходил в Комитет: / Деньги вернули, а мальчика — нет»
[669].
Страх этот не был случайным. И дело тут не только в расстрельной уголовной статье за махинации с валютой, но и в том, что «Березки» для иностранцев выступали маркером «шпионской» деятельности в советской пропаганде. Они представлялись «рассадником шпионажа» и использовались для обвинения советских граждан в сотрудничестве с иностранными спецслужбами. Бывший сотрудник КГБ Г. Семенихин рассказывает в своих мемуарах о том, что ему однажды выдали чеки серии «Д» и дали задание: отправиться в дипломатическую «Березку», приобрести там импортный алкоголь и отправить его через магазин на дом диссиденту П. Якиру. «Начальник, как и некоторые из моих коллег, почему-то считая меня похожим на иностранца, решил использовать в одном из своих мероприятий мою квазизарубежную внешность. Ему хотелось, видимо, лишний раз подчеркнуть и задокументировать связи Якира с зарубежьем, хотя бы в такой форме»
[670].
В 1977 году в советской прессе проводилась кампания по разоблачению шпионской деятельности американского журналиста Дж. Крымски, который работал в Москве представителем информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс». В статье в «Литературной газете» рассказывалось о том, что журналист склонял советских граждан к сотрудничеству, подкупая их именно с помощью чеков серии «Д», на которые «завербованные» и отоваривались в «Березке» для дипломатов
[671]. В статье про того же Крымски в «Известиях» говорилось, что этот «шпион» особенно активно работал в среде активистов еврейского движения, с пояснением, что «сионисты» поставляли «шпиону» «антисоветскую клевету за «импортные подачки»: «Чета Слепаков, Рубиных и другие взятые на содержание ЦРУ щедро отоваривались в магазине “Березка”», не гнушаясь при этом сбывать приобретенный товар по спекулятивным ценам даже в своем собственном кругу»
[672].
Образ «Березок» в прессе и дискуссия о них в эпоху перестройки
В открытых советских источниках вплоть до второй половины 1980-х тема «Березок» никогда не обсуждалась как проблемная. Более того, сама практика пользования этими магазинами была негласной. Однако чем большее распространение получали магазины и чем больше людей о них знало, тем чаще упоминания о них просачивались в прессу. Например, статья 1976 года в сатирическом журнале «Крокодил» рассказывала о незаконном рынке-барахолке в подмосковном городе Бронницы. «В десяти шагах от нас, не стесняясь милиционера, яркий представитель современной барахолки предлагал новую дубленку. ‹…› Интересуюсь ценой. — Семь с половиной бумаг! — коротко бросает он. — А если дешевле? — Дешевле в “Березке”»
[673]. Никакого объяснения, что такое «Березка», не следует, однако из контекста видно, что это источник дефицитных благ, менее доступный, но более выгодный, чем барахолка, — но главное, видимо, хорошо известный читателю.
«Березка» как место сосредоточения дефицитных благ появилась и в судебном фельетоне, опубликованном в «Правде» в 1979 году. Статья рассказывала о «скромном товароведе, занимавшемся спекуляцией: благодаря «великолепному выбору сапожек», сообщала газета, он был популярен среди москвичей так, как будто был «директором универмагов “Весна” или “Березка”»
[674].
Упоминался в прессе и феномен сертификатов/чеков «Внешпосылторга». В 1974 году в «Крокодиле» было напечатано стихотворение Е. Евтушенко «Дитя-злодей», в котором поэт критиковал «испорченную» советскую молодежь, мечтающую только о заграничной работе, и предъявлял ей среди прочего следующий упрек: «Его зовет сильней, чем лозунг и чем плакат, / Вперед и выше — бесполосный сертификат»
[675]. При этом, что такое сертификат, также не пояснялось.
В других публикациях, упоминавших заменители валюты, не было такой идеологический критики, как в стихотворении Евтушенко, но из статей было очевидно, что чек — вещь ценная. Газета «Советская культура» в 1983-м писала об антикваре из Горького, занимавшемся незаконной торговлей живописью и иконами. Автор статьи сообщал, что главной целью «дельца» было «купить подешевле, а продать подороже. Да желательно — за чеки “Внешпосылторга”»
[676]. В 1984 году газета «Известия» рассказывала, что чиновники различных ведомств, отвечающие за отправку людей в командировку за границу, пользуются своим положением, а именно — дают разрешение только при условии, что те после своего возвращения выплатят им «вознаграждение» в виде чеков «Внешпосылторга»
[677].
