– Да.
– Почему?
– Потому что это плохое слово.
– А если он на самом деле дурак, это все равно ложь или нет?
– Да.
– Почему?
– Потому что это плохое слово.
Таким образом, ребенка не удивляет само слово «ложь», он готов к его использованию в разговоре. Тем не менее дети этого возраста ассоциируют ее или с просто неправильным ответом, или с ругательными словами, которые им запрещают произносить. Один 6-летний мальчик назвал ложью ответ «пять» на вопрос, сколько будет дважды два.
Ученый начинает более детально изучать отношение детей к этому понятию. Он меняет фокус исследования, теперь его интересует не определение лжи, а более практический вопрос: какая ложь хуже? Тут приходится сравнивать две истории о конкретных происшествиях.
В одном эксперименте детям рассказали следующее.
Первая история: маленький мальчик гулял и увидел очень большую собаку, которая его напугала. Придя домой, он рассказывает маме, что видел собаку, такую же большую, как корова!
Вторая история: мальчик, приходит из школы и говорит маме, что учительница поставила ему хорошие отметки. Но это неправда: учительница не ставила ему никаких отметок – ни хороших, ни плохих.
Потом спросили: какой из этих двух мальчиков поступил хуже и почему?
Буг (6 лет).
– Тот, кто говорил про корову.
– Почему это хуже?
– Потому что это неправда.
– А тот, который говорил о хороших отметках?
– Он не такой плохой.
– Почему?
– Потому что его мама, возможно, ему поверила; потому что она могла бы поверить этому вранью.
Поразительно! Хуже сказать про «собаку величиной с корову», чем солгать про отметки! Мальчик, конечно, маленький, многое еще плохо понимает, но такого все-таки не ожидаешь. И тем не менее такие ответы повторяются снова и снова. Вот более развернутый ответ.
Бурд (7 лет).
Хуже тот, кто сказал, что видел собаку большую, как корова. Это хуже, потому что мама это знала [что это было ложью], тогда как у другого мама не знала. Если дети говорят что-нибудь, что мама не знает, то это не так плохо, потому что мама могла бы в это поверить. Если же мама знает, что это неправда, то ложь больше.
Еще обстоятельнее Бурд поясняет в беседе по поводу другой похожей пары историй.
– То, что она [мама] знает, хуже.
– Почему?
– Потому что, когда она знает, она может ругать сразу, а когда она не знает, то сразу ругать не может…
– А когда ребенок оказывается более плохим: когда его ругают сразу или когда его не сразу ругают? Или это одно и то же?
– Он хуже, когда его ругают сразу.
Его слова можно понять как некоторое обоснование позиции детей. Легко представить, что по свежим следам ребенка будут более горячо ругать и, значит, он будет чувствовать себя более виноватым. Вероятно, будет дольше переживать. А с течением времени для мамы детский проступок уйдет в прошлое, случившееся затеряется между другими событиями. Также она понимает, что ребенок уже плохо помнит, о чем речь. Она не будет очень переживать, горячо выговаривать и наказывать. Определенно, если мама ругает сразу, то хуже – достанется больше.
Пиаже также приводит случай, рассказанный его сотрудницей.
Одна 6-летняя девочка соврала в детском саду. На вопрос воспитательницы, хорошо это или плохо, она ответила: «Ничего страшного! Мама этого не видит!»
Девочка придерживается той же позиции: главное, что мама сразу не узнает, а потом даже если узнает, то сильно ругать не будет – ничего страшного.
Мнение более старших
Лет в 8–9 ответы радикально меняются. Приведем только часть одной беседы про ту же историю «с собакой, большой, как корова» с ответами, характерными для детей 8–11-летнего возраста.
Деп (8 лет 9 месяцев).
– Кто хуже?
– Тот, который соврал про учительницу.
– Почему?
– Потому что история с собакой не имеет никакого значения, тогда как история с учительницей рассердила бы его маму.
Дети едины в том, что первый мальчик, по существу, не врал. Одни объясняют его слова тем, что «собака была очень большой», т. е. он просто преувеличил. Другие – тем, что «у него плохо работала голова», третьи – что сказавший про собаку просто пошутил. При этом все соглашаются, что хуже ложь «про учительницу». Такие ответы нас не удивляют, они совпадают с тем, что скажет и взрослый.
Вина и наказание
Пиаже также интересует оценка детьми степени вины, а заодно их мнение о том, кого надо больше наказать. Он снова рассказывает истории и обсуждает их с малышами и подростками. Тут обнаруживается то же: понимание вины и наказания одно в 6–7 лет и другое к 11 годам, оно очень меняется с возрастом.
Детали обсуждений и ответы детей 6–7 лет довольно любопытны.
Проводится следующий эксперимент. Сначала рассказываются две истории.
1. Жила-была маленькая девочка, которую звали Мари. Она хотела сделать сюрприз своей маме и скроить ей платье. Но поскольку она не умела как следует обращаться с ножницами, то сделала большую дыру в своем платье.
2. Маленькая девочка, которую звали Маргарита, как-то раз, когда мама ушла, разыскала ее ножницы. Она забавлялась некоторое время с этими ножницами, и так как не умела с ними как следует обращаться, то сделала небольшую дырку в своем платье.
В этих и других похожих историях Пиаже соединяет положительное намерение и отрицательный результат. Его интересует, насколько при оценке случившегося важно намерение ребенка, похвальное оно было или не очень.
Заметим, что в первом случае есть явное намерение сделать приятное маме, а дыра, хоть и большая, получилась нечаянно. Во второй истории хорошего намерения нет, более того, девочка, воспользовавшись отсутствием мамы, скорее всего, делала то, что ей не позволялось. Зато дыра на платье во втором случае получилась меньше, чем в первом.
Как вы уже догадались, детей спрашивают, какая из девочек лучше или какая хуже.
Жео (6 лет).
– Первая хотела оказать маме услугу и сделала в своем платье большую дырку. Вторая забавлялась и сделала маленькую дырку.
– Какая из этих девочек хуже?
– Та, которая хотела оказать услугу, хуже, потому что она сделала большую дырку. Мама ее ругала.
