Глобальные перемены, которые Россия пережила во времена Гражданской войны и революции, не смогли не повлиять и на судьбу новогодних праздников. Перечитывая страницы дневников времен Гражданской войны, легко заметить, насколько часто их авторы, не замечая столь значимых календарных в прошлом дат, проходят мимо них либо упоминают на бумаге лишь для того, чтобы выплеснуть свои нерадостные размышления. «Последний день старого года. Проклятый год междоусобицы и всяких болезней. Где мы – на гребне великих испытаний, или не достигли еще вершины страданий, или еще суждено пережить нам многое, многое…» – пишет 31 декабря 1919 года историк и архивист Г. А. Князев.
Праздная календарная жизнь, с обрядами и традициями, постепенно угасает и со временем как бы перестает существовать, лишь иногда напоминая людям о себе неожиданно возникающим «чувством праздника». «Рождество. Пришел домой, переоделся. Несмотря ни на что, чувствуется праздник…» – отмечает в своем дневнике Н. В. Устрялов – национал-большевик, которого в послереволюционный период жизнь забросила в Иркутск, а после, вынудив стать эмигрантом, в Харбин.
Распространенная версия о том, что новогодняя елка была запрещена сразу же после Октябрьского переворота, не совсем верна. Посягательств на это дерево со стороны большевиков сразу после захвата власти не было. Николай Михайлович Любимов – писатель и переводчик, учившийся в то время в школе послереволюционных лет, вспоминал, что разучивали на уроках пения совсем «не революционные гимны, а более соответствующие нашему нежному возрасту», в том числе песню «Елочка, елочка – как мы тебя любим!». Александр Бенуа и Максим Горький в 1918 году написали и выпустили в издательстве Петрограда «Парус» шикарную детскую подарочную книгу «Елка». Над иллюстрациями к ней работали все главные художники того периода: Юрий Анненков, Сергей Чехонин, Мстислав Добужинский, Илья Репин. Авторство текстов принадлежит Валерию Брюсову, Корнею Чуковскому, Алексею Толстому, Владиславу Ходасевичу и др., а на обложке красовалась во всей красе Вифлеемская шестиконечная звезда.
В первые послереволюционные годы против новогодних праздников никаких специальных мер не предпринималось. Ну а если и стало Рождество чрезвычайной редкостью в те времена и в домах, как прежде, не устанавливали елку, то это было влияние внешних обстоятельств. В романе «Дни Турбиных» М. Булгаков повествует о событиях накануне 1919 года: «Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали…»
Разбитый памятник Александру III в Москве, 1920 год
Увиденная во времена Гражданской войны елка в доме вызывала воспоминания о такой якобы далекой прошлой жизни, потрясая разум людей. «Елка, – словно затрудняясь понять, думает один из персонажей документальной повести Сергея Спасского, посвященной событиям 1919 года. – Скажите, пожалуйста, елка». Несмотря на множество бытовых и материальных трудностей, во многих семьях, несогласных и сопротивляющихся внешнему жизненному хаосу, старались все же установить новогоднее дерево. При этом отношение к нему было еще более трепетным и бережным, чем в мирное время, становясь некой невидимой ниточкой, связывающей с прошлой, стабильной жизнью. Следуя этой традиции, люди хотели отвлечься и отгородиться от внешнего мира и его проблем, оставив лишь нерушимые семейные традиции и непроходящие жизненные ценности.
В записях дневника Корнея Чуковского, сделанных в 1920 году на Рождество, сказано так: «Поразительную вещь устроили дети: оказывается, они в течение месяца копили кусочки хлеба, которые давали им в гимназии, сушили их – и вот, изготовив белые фунтики с наклеенными картинками, набили эти фунтики сухарями и разложили их под елкой – как подарки родителям! Дети, которые готовят к Рождеству сюрприз для отца и матери! Не хватает еще, чтобы они убедили нас, что все это дело Санта-Клауса! В следующем году выставлю у кровати чулок!» В самом начале послевоенных лет многие люди бедствовали и, несмотря на то что в городах продавалось достаточно много елок, мало кто позволял купить себе даже очень маленькое деревце. Жители пригородных деревень, завозившие елки в город, теряли новогодний заработок. Из записей К. Чуковского от 1924 года: «Третьего дня шел я с Муркой к Коле – часов в 11 утра, и был поражен: сколько елок! На каждом углу самых безлюдных улиц стоит воз, доверху набитый всевозможными елками, – и возле воза унылый мужик, безнадежно взирающий на редких прохожих. Я разговорился с одним. Говорит: Хоть бы на соль заработать, уж о керосине не мечтаем! Ни у кого ни гроша; масла не видали с того Рождества… Единственная добывающая промышленность – елки. Засыпали елками весь Ленинград, сбили цену до 15 копеек. И я заметил, что покупают елки главным образом маленькие, пролетарские – чтобы поставить на стол».
Рождество в изгнании
Для мигрантов, огромным потоком покидавших революционную Россию и отправляющихся в неизвестное и в большинстве своем безрадостное будущее, елка стала символом всего утраченного. О ней вспоминали мучительно и слезно. «Сейчас в центре рождественского веселья, преимущественно в городах, стоит убранная свечами, разукрашенная елка – символ Небесного Света – нашего Спасителя, – писала парижская эмигрантская газета «Возрождение». – Сияющая огнями елка не потеряла своего обаяния и на чужбине – она связана невидимыми нитями с нашим милым и невозвратным прошлым». Своя, с большим трудом добытая елка была для лишившихся родины людей только отзвуком другой, потерянной навсегда.
Рождество в стране моей родной.
Добрый дед с пушистой бородой,
Пахнет мандаринами и елкой,
С пушками, хлопушками в кошелке.
Детский праздник, а когда-то мой…
Кто-то близкий, теплый и родной
Тихо гладит ласковой рукой…
Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной.
А. Вертинский «Рождество». Париж, 1934
Дети, приветствующие Красную армию во время парада 1922 года
Борис Кустодиев в 1919 году все еще живописует праздничный зимний мир, которого давно уже не существует в реальности
После 1920 года постепенно начала налаживаться жизнь и в детских учебных заведениях, возобновлялись праздники елки. Вроде бы все шло к лучшему, и Новый год снова завоевывал свою популярность в семьях, школах, детских садах и на производствах, но над елкой нависала уже угроза. По прошествии трех недель, после завершения Октябрьского переворота, прозвучал первый тревожный звоночек. В 1917 году Аркадий Аверченко отреагировал на него публикацией своего рассказа «Последняя елка» в предрождественском выпуске журнала «Новый Сатирикон». Говорится в нем о том, как писатель приносит очередной рождественский рассказ в редакцию. «О каком Рождестве говорите?» – спрашивают его в редакции. «Даже ребенок догадается! – вскричал я запальчиво. – Я говорю о Рождестве Христовом!» – «Так-с! А вы знаете, что народные комиссары из Смольного, для уравнения нашего календаря с западным, отменили в этом году Рождество?» – отвечают ему. На самом же деле «комиссары из Смольного» в конце 1917 года еще не планировали отмену Рождества, но уже спустя несколько недель после начала революции, с 16 ноября, был поставлен на обсуждение правительством вопрос о календарной реформе. До октябрьского переворота вся Россия была вынуждена жить, придерживаясь юлианского календаря, несмотря на то что многие европейские государства давным-давно перешли на принятый и введенный папой Григорием XIII в далеком 1582 году григорианский календарь. Острая необходимость в переходе на новый стиль замечалась с начала XVIII века из-за того, что при Петре I в научной и международной переписках Россия вынуждена была использовать григорианский календарь, но внутренняя переписка велась по старому стилю еще на протяжении двух столетий. Это вызывало массу неудобств. Особо острой была потребность в едином времяисчислении с Европой, в коммерческой и дипломатической практике. Все попытки в XIX веке провести календарную реформу не увенчались успехом. Этому мешала как церковь, так и правительство, которые считали «несвоевременным» введением нового календаря. Когда революция закончилась, вопрос «несвоевременности» сам собой отпал. 24 января 1918 года Советом народных комиссаров был обнародован «Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря». На следующий день декрет, подписанный Лениным, был опубликован: «В целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени Совет народных комиссаров постановляет ввести по истечении января месяца сего года в гражданский обиход новый календарь».
