Фольклор в ожидании катастрофы
Человек научился смеяться в процессе эволюции не просто так. Конечно, реакция смеха создает ощущение удовольствия, но это удовольствие мы используем в разных целях. В ситуации, когда объективная реальность страшна и справиться с ней очень трудно, наш мозг запускает когнитивные механизмы, которые последовательно искажают восприятие реальности и превращают угрозу в нечто менее опасное
[888]. Именно поэтому стрессовая ситуация провоцирует желание слушать и распространять юмористические тексты. Этим можно объяснить странное на первый взгляд явление — распространение шуток и другого «фольклора катастроф» (folklore of disaster, или disaster lore)
[889] после катастроф с большим числом человеческих жертв. Взрыв шаттла «Челленджер» в 1986 году и теракты 11 сентября 2001 года привели к возникновению множества шуток, подобных этой:
— Что в последний раз промелькнуло в голове мистера Джонса, сидевшего на 90‐м этаже Всемирного торгового центра?
— 91‐й этаж
[890].
Сразу после катастрофы, как доказывает американский фольклорист Билл Эллис, такие шутки многим кажутся кощунственными и вызывают негодование, а потому мало популярны
[891]. Но юмор жизненно необходим свидетелям катастрофы — он помогает справляться с ужасом и болью, и поэтому шутки довольно быстро и широко распространяются.
Способность игровой агрессии вызывать смех и тем самым снижать уровень стресса доказана экспериментально. В эксперименте Кларка Маккоули и его коллег
[892] испытуемым показывали различные карикатуры, и чем агрессивнее было содержание картинок, тем оно казалось забавнее участникам эксперимента. А психолог Александр Дейл и его коллеги сначала намеренно вызывали ощущение тревоги среди участников эксперимента. Но те участники эксперимента, которые были в комнатах, где звучали записи юмористических передач, быстро успокоились
[893].
Поэтому совершенно не случайно именно где-то в 1960‐е годы в СССР появляется «фольклор в ожидании катастрофы», состоящий из самых разнообразных примеров «народного» творчества. Его задачей стала компенсация ужаса ожидания войны через гипертрофированное изображение акта военной агрессии. Как мы покажем дальше, эта компенсация осуществлялась двумя совершенно разными способами — комически и драматически — и порождала тексты, которые мы назовем «фольклор победы» и «фольклор победы и поражения».
Фольклор победы: «мы побеждаем, и это весело»
В 1960–1980‐е годы советские подворотни, кухни и вообще любое неформальное пространство заливает мощная волна юмористического «фольклора в ожидании катастрофы». Несмотря на то что страхи в отношении грядущей войны были очень серьезными, в «фольклоре в ожидании катастрофы» всегда изображался момент нападения. Иногда это изображение было очень комичным.
После столкновения с китайцами на полуострове Даманском и в разгар ожидания войны с Китаем (см. подробнее главу 2, c. 146) появляется «народная» версия песни Раймонда Паулса «Листья желтые над городом кружатся» (1968) под названием «Лица желтые над городом кружатся»
[894]. В этой песне рассказывается о вторжении китайского десанта: «братской армии солдаты есть хотят», поэтому они летят к нам «с устаревшим автоматом, нами сделанным когда-то», и спастись от них нельзя: «И от этих лиц не спрятаться, не скрыться: лица желтые слетаются кормиться».
В других фольклорных текстах комически изображаются не чужая нападающая сторона (голодные китайцы, как в примере выше), а «советские люди, которые не хотят войны». В фольклорной песне «Советский мирный трактор» также описываются события, похожие на ситуацию на полуострове Даманском: «где-то у берегов Амура», «когда родной колхоз был занят важным делом — посеять на полях гречиху поскорей», китайцы напали на «советский мирный трактор». В ответ «тракторист, по званию старлей» предпринял следующие действия:
Он отстегнул прицеп и запустил локатор,
Работу автоматики проверил поскорей.
Ответил тракторист одним могучим залпом
И уничтожил шесть китайских батарей ‹…›.
А после, в интервью какой-то из редакций,
Наш бригадир сказал, как будто невзначай,
Что в случае повторения подобных провокаций
На поле вместо трактора мы выпустим комбайн
[895].
Юмор этого текста может быть не вполне понятен современному читателю, не знакомому с советской риторикой «борьбы за мир» и со специфической системой обозначения объектов военно-промышленного комплекса. В пропагандистских текстах СССР изображался страной исключительно миролюбивой, а любые конфликты, в которых участвовала советская сторона, объяснялись агрессивными посягательствами со стороны других стран. В то же время большая часть огромного оборонного комплекса страны существовала в режиме секретности. Например, оборонные предприятия носили или отвлеченные, не вызывающие никаких военных ассоциаций названия (типа «Вектор»), или номерные шифры («почтовый ящик № 13»), а рядовые рабочие не должны были знать, что именно их завод производит. Эта ситуация обыгрывается в позднесоветском анекдоте, герой которого выносит с завода детали, чтобы собрать детскую коляску, но не может собрать из них ничего, кроме танка. В другом варианте рабочий пытается собрать кровать — примерно с тем же результатом:
Рабочий кроватного завода рассказывает: «Тащу это я детальки каждый день по одной. Начинаю дома собирать кровать — то автомат, то пулемет получается…»
[896]
Как и в этом анекдоте, в песне про «советский мирный трактор» невинный с виду объект оказывается на самом деле боевым орудием, а исполнитель и слушатели показывают, что прекрасно понимают язык советской пропаганды и умеют читать газетные тексты «между строк». Характерно, что поющие эту песню всячески старались усилить комическую составляющую при исполнении песни: например, говорили комическую преамбулу, травестийно изображая «подлинное новостное сообщение о коварном нападении».
