Наглые действия разведчиков возмутили Октябрьского, и радиостанция линкора заработала еще, вызывая авиаподдержку. Ему-то сыпались все распоряжения «обороняющихся». Где-то там под Одессой начали взлетать бомбардировщики, и план учений приходилось менять на ходу.
– Справа четыре часа, тройка, «ишаки».
– В облака, и на них. Осилишь?
– Есть вправо, исполняю.
Обе машины на вираже ушли в облако. Через четыре минуты командир приказал:
– Переворот, атакуем!
– Принял.
Аккуратно перевернув машину, Петр взял ручку на себя. Одновременно сбросил обороты и уменьшил шаг до минимума. Они выскочили из облака в полукилометре от противника сзади.
– Атака! – прокричал комэск.
– Принял, снизу. Пятерки. – Бой приходилось вести мне, азарт у Пети просто зашкаливал, какая тут тактика!
– Снизу, атакуем, молодец.
Ведущий чуть увеличил угол пикирования, а Петя прибавил шаг. За счет аккуратного переворота и сброса оборотов он был метрах в двухстах пятидесяти от ведущего. Пошел вверх за хвостом Кузнецова, я его еще заставил сбросить обороты. Настигали мы тройку слишком быстро, они шли экономическим. Назад никто из них не оглядывался: машины шли ровно. Загрохотали пулеметы медленными «холостыми» очередями, заработал кинофотопулемет. Пара «разведчиков» взмыла над тройкой неудачников, уходя на боевой разворот. Их заметили уже после атаки, звено распалось, один из ведомых свалился вниз, чтобы не столкнуться с ведущим.
– Атака! – закричал Кузнецов, хоть и находился в перевернутом положении, выполняя иммельман.
Самолет Петра весьма неохотно перевернулся, намекая как бы, что пора и в штопор. Шаг на полную, обороты. Машина пошла за двигателем. Динамика у нового «ишака» была замечательной, это Петя зевнул, требовалось чуть раньше сделать эти эволюции. Кузнецов нацелился на ведущего, повторяя атаку. Левый ведомый был обстрелян Петром во время прошлого захода. Он дернулся атаковать правого, но я следил за тем, что он делает!
– Стоп! Куда я пошел! Хвост!
«Ишак» совершил совершенно невероятный маневр и остался позади самолета Кузнецова, еще одна атака основной пары, и обратная косая петля, с выходом на потерявшего высоту правого ведомого. Огонь они открыли одновременно. После этого Кузнецов вытащил флажки и передал ведущему условный сигнал: «Вы сбиты, следуйте домой». Ведущий показал кулак, но развернулся в сторону Крыма. А мы через двенадцать минут прошли их курсом над эскадрой, показав белые полосы под крыльями. Чистая победа!
Эскадра, правда, якобы отразила первый налет бомбардировщиков, но теперь над ней висела вся авиация Одесского военного округа, и положение у атакующих было «не очень». В итоге признали все-таки, что «одесситы» выиграли.
Нас с Петром круто допрашивали: каким образом обнаружили ордер. Пришлось сознаться, что почерк начальника службы «Р» линкора Пете известен, и каким бы кодом он ни пользовался, его слитные «С» и окончания абзаца в виде «семерки» – это характерный признак. Именно: почерк выдающегося радиста. Плюс – скорость передачи. Не в войнушку ведь играем: учения! Так что по трем пеленгам и двум линиям положения определили счислимо-обсервованную точку и навели бомберов. И бой с прикрытием выиграли. А иметь на борту командную радиостанцию, чтобы иметь представление: чем занято воздушное прикрытие – тоже требуется. Наш пролет над ордером моряки просто зевнули.
Короче. После возвращения «домой» решилась дальнейшая судьба Петра. Кузнецов, которому еще в воздухе присвоили майора, по прилету домой, после всех разборок сказал подполковнику Андрееву:
– Я по поводу Пети, Христофорыч. Такая корова нужна самому. Черкани-ка у себя, что служить ему в четвертой эскадрилье, командиром первого звена. Я с таким ведомым в разведку пойду.
– Да я в курсе, не волнуйся! В первое, говоришь?
– Да, Алиханов не тянет, пусть в войсках потренируется. Надеюсь, ты не возражаешь.
– Насчет Алиханова – согласен. Ну, а Петра из училища упускать не стоит. Серьезный парень, Миша. Имею такое же мнение.
Оставшиеся два месяца и десять дней до выпуска пролетели, как один день. Если не считать вынужденной посадки в плавни на том самом пушечном И-16 семнадцатой серии, самом новом, самым высотным, самым-самым-самым, который так и летал без радио. Над морем, на высоте 9 000 метров, вначале застучал и сдох нагнетатель, через некоторое время что-то пыхнуло под капотом и встал движок. Огонь сбить удалось, перекрыв подачу топлива, он чуть подстих, Петр открыл створки на полную, затем прикрыл их, и гореть вроде как перестало. Лишь временами из-под капота вырывался какой-то липкий пар. А до ближайшего берега – 46 километров, Ахтарский или Широкий полуостров. Он подобрал оптимальный угол, довернул под ветер. А крылышки у «ишачка» хоть и широкие, но короткие. Альтиметр откручивает метры до поверхности, а горизонт как прилип к далекому далеко. Море только-только начало освобождаться ото льда, навигации еще нет, лед весь покрыт разводьями и лужами. Первую неделю как тепло, март месяц. Купаться – интереса никакого. Даже если выпрыгнуть, то все равно – смерть, только от холода и воды. После того, как высота упала до трех, стало понятно, что дотянуть до берега не удастся. Петр вытянул декомпрессор и начал раскручивать винт.
Контакт! Отпущен трос декомпрессора. Двигун схватил. Но из девяти цилиндров работают от силы пять или шесть, но скорость возросла до двухсот двадцати. Высоту машина набрать не могла, но пролетела еще 27–30 километров. Затем пришлось отключать движок, потому что появился дым. Так, дымя и раскачиваясь из стороны в сторону, с бессильно повисшим винтом, дотянули до зарослей камыша, прорубили в них дорожку, скользя по льду. Двигатель опять загорелся, пришлось выскакивать из машины со снежным огнетушителем в руках и через открытые жалюзи брызгать под капот углекислоту. А потом пехом, по сплошной воде, в унтах шлепать часа три до рыбколхоза в Садках, в Приморско-Ахтарском заливе.
По возвращению «домой» ему еще и выговорили, что ориентироваться на земле не умеет. Оказывается, в четырех километрах от места падения есть наблюдательный пункт погранвойск НКВД, обозначенный на картах маленькой пирамидкой. В три раза ближе, чем колхоз. Но вышку и навигационный знак они обозначили, а строения не показали. Этот значок на карте он видел, но есть ли там люди, он не знал. Впрочем, к этой аварийной посадке все отнеслись безразлично. Выкрутился? Не погиб? А наказывать не за что, все под богом ходим. Аварий в авиации было с избытком, ругали только за «со смертельным исходом», когда ругать было уже некого. Никаких «черных ящиков» с самописцами и МАКа (межгосударственного авиационного комитета) еще не было. Расследование аварий частенько поручалось их виновникам. Авиации было всего три десятка лет, советской авиации – еще меньше.
В середине мая состоялся выпуск. Петр сменил, наконец, сухопутную фуражку на морскую (такой вот нонсенс: курсанты второго курса носили командирскую форму ВВС с курсантскими петлицами и командирскую фуражку ВВС, а в штатную форму авиации РККФ переодевались только после выпуска. Полевая форма была тоже «зеленая». Особым шиком считалась устаревшая синяя шевиотовая гимнастерка и такие же галифе). На выпускной вечер каким-то образом пробралась «рыбачка Соня», имевшая виды на лейтенанта авиации, с которой он познакомился в рыбколхозе во время вынужденной посадки. Пару раз они встречались на воскресных танцах в клубе училища. Но дальше обнимашек дело пока не продвинулось. Жила она у черта на рогах, в 70 километрах по прямой, но чтобы попасть в Ейск, ей требовалось преодолеть пятьдесят километров морем и пятьдесят на попутках или автобусом. Или чисто автобусом 250 километров через станицы Переяславская, Каневская, Ново- и Староминские или Ясенскую. Не наездишься. Своего жилья у курсанта не было, так что все увольнения только до отбоя. В 00.00 должен быть на проходной и сдать увольнительную. В общем, на личную жизнь времени не было. После танцев провожал до «автовокзала» – низенькой глинобитной хаты, в которой местное начальство расположило кассы и поставило несколько стульев для ожидающих. В воскресенье, по многочисленным просьбам «любительниц танцев», двери в зал ожидания на ночь не закрывали. Но только в теплое время года.
