Тревога и нервы
Порой тупик – это частный случай чувства тревожности, как, вероятно, у Люси Эллманн:
Форма и структура никогда не давались мне легко; даже в рассказах на три страницы у меня возникают проблемы с последовательностью изложения. Я приписываю их общему восприятию своего тела. В двенадцать лет я нарядилась на Хеллоуин Пузырем – зашила себя в огромный пакет для прачечной, набитый пухом. Это было предвестником. Я вижу себя какой-то аморфной амебой, которая внешне совершенно не похожа на человека. Так же аморфно выглядят и идеи, которые приходят мне в голову. Их приходится задабривать и смирять, чтобы они приняли хоть какую-то форму.
В предисловии к «Сладкоголосой птице юности» Теннесси Уильямс описал природу своего тупика, который, впрочем, не помешал ему написать одну из самых прославленных пьес в современном театре:
Перескакивая мыслью с одного на другое, я вдруг вспомнил, как обедал с одним выдающимся драматургом. Когда обед уже близился к концу, он вдруг прервал затянувшееся грустное молчание и, бросив на меня сочувственный взгляд, ласково спросил: «Теннесси, нет у тебя такого чувства, что как писатель ты все время наталкиваешься на препятствия?» Я ответил тут же, не раздумывая ни секунды, слова сами сорвались у меня с языка: «Да, да, есть и всегда было, но желание писать у меня настолько сильно, что сметает на своем пути все препятствия»… Это и была чистейшая правда, в самом буквальном смысле слова. В четырнадцать лет я обнаружил, что писательство – способ бегства от действительности, в которой я чувствовал себя весьма неуютно. Оно немедленно стало моим укрытием, норой, убежищем. От кого? От соседских ребят, дразнивших меня «тютей», от отца, называвшего меня кисейной барышней за то, что я читал книги (у моего деда была большая библиотека классической литературы), вместо того чтобы играть в камешки, бейсбол и другие ребячьи игры. Дело в том, что в детстве я перенес тяжелейшую болезнь и был чрезмерно привязан к женской половине нашего семейства, своим терпением и упорством возвратившей меня к жизни. Примерно через неделю, не более, после того как я начал писать, я натолкнулся на первое препятствие. Объяснить суть дела так, чтобы она была понятна не только неврастеникам, очень трудно. Впрочем, попытаюсь. Всю жизнь меня, словно наваждение, преследует одна мысль: страстно желать чего-нибудь или страстно кого-то любить – значит ставить себя в уязвимое положение, подвергаться риску или даже опасности потерять то, что тебе всего нужнее. Удовлетворимся этим объяснением. Такое препятствие существовало всегда, существует оно и поныне, так что возможность добиться какой-то цели, получить то, чего я жажду, неизменно сводится на нет, ибо препятствие это пребудет вечно.
Депрессия
Для Хемингуэя творческий тупик был связан с депрессией. Вот как он описывал один случай:
Я усердно работаю. У меня был период очень мрачного настроения, когда я сначала не мог писать, а потом и спать – недели три подряд. Я вставал около двух часов ночи и шел работать в маленький домик до рассвета, потому что, когда вы пишете книгу и не можете спать, по ночам мозг фонтанирует идеями, книга укладывается в голове, а наутро все уходит и наступает разочарование. Но в итоге я решил, что надо заняться упражнениями, так что я стал выходить на лодке в любую погоду, и сейчас со мной все в порядке. Лучше писать меньше, но делать больше упражнений, чем строчить без перерыва, так что чувствуешь себя ненормальным. У меня раньше никогда не было старой доброй меланхолии, и я рад, что перенес ее приступ: теперь я понимаю, через что проходят другие. Это помогло мне примириться с тем, что случилось с моим отцом.
Отец Хемингуэя покончил жизнь самоубийством в 1928 году, а Хемингуэю предстояло сделать это в 1961-м.
Депрессия была препятствием и для Элвина Уайта, но в его случае она скорее отсрочивала работу, чем останавливала ее:
Мысль о том, что нужно писать, нависает надо мною безобразной тучей, вгоняя в тревогу и депрессию, как перед летней бурей, так что после завтрака я отдыхаю, ухожу из дома, часто в каком-то непонятном и необъяснимом направлении: в ближайший зоопарк, на почту за конвертами с марками… Моя профессиональная деятельность – это долгие и бесстыдные попытки убежать. Дома мешает абсолютно все, на работе я никогда и не бываю… Но я все равно пишу. Меня не останавливает даже лежание с закрытыми глазами, даже семья и чрезмерная озабоченность проблемами.
ЭЛВИН БРУКС УАЙТ (1899–1985)
Уайт написал «Паутину Шарлотты», «Стюарта Литтла» и «Голос лебедя-трубача». Грамматическим справочником, который он написал в соавторстве с Уильямом Странком, широко пользуются в школах и университетах США.
Если вас охватила серьезная депрессия, важно получить помощь. Я сам пережил клиническую депрессию и знаю, что дело не в том, чтобы «взбодриться» или «взять себя в руки», что будут предлагать вам с наилучшими намерениями друзья и родственники. Это заболевание, которое требует медицинского лечения.
Часть процесса
Андре Жид рекомендовал:
Разумнее всего не слишком беспокоиться по поводу периодов творческого бесплодия. Они помогают теме вылежаться и впускают в сюжет реальность повседневной жизни.
Шелли Джексон предполагает, что творческие тупики – вполне нормальная часть процесса создания произведения:
Я сидела над неоконченным черновиком несколько лет, пока не заподозрила, и притом справедливо, что просто не знала, как его закончить. Когда я снова вернулась к нему, я все равно этого не знала, однако продолжила и в итоге дописала книгу. Если бы кто-то сразу сказал мне, что я никогда не пойму, как писать романы, я бы сразу продолжала, невзирая на почти полное смятение и сомнения, а дописав черновик, оценила бы написанное и стала бы улучшать книгу.
Родди Дойл – еще один романист с довольно беспечным подходом к работе:
По-моему, у меня никогда не было творческого кризиса. Если роман движется медленно или крайне неудовлетворительно, я переключаюсь на другую книгу, чтобы вернуться к проблемному месту позже. Я спокойно пишу ерунду с полным пониманием того, что это ерунда и я потом все исправлю. Часто приходится написать шесть плохих предложений, прежде чем удается дойти до хорошего седьмого. Но ведь сначала нужно написать эти шесть, понять, что они плохие, и догадаться, что седьмое – это то, что нужно. Так что даже неудачные дни полезны.
Временным творческим тупиком сопровождалась работа Элис Манро над всеми ее книгами:
Бывало, что я писала и думала, что очень продвинулась – написала больше страниц, чем обычно. На следующий день я встаю и понимаю, что больше не хочу работать над этой вещью. Когда мне настолько неохота продолжать, что приходится себя принуждать, я обычно знаю, что что-то идет не так, как надо. Примерно в трех четвертях случаев у меня было так, что я довольно рано ощущала желание бросить этот рассказ. День или два я провожу в тяжелой депрессии, бесцельно слоняясь вокруг, и думаю, не написать ли что-нибудь другое. Все как в любовном романе: разочарованная и несчастная, ты начинаешь встречаться с новым парнем, который тебе вовсе не нравится, но этого ты пока еще не поняла. Потом вдруг появляется новая идея в оставленном было рассказе: надо посмотреть, подойдет ли она, – но только после того, как я скажу себе: «Нет, здесь все плохо, забудь об этом».
