– Ну, выбирайте! – велел своим близняшкам. – Только чур по одной!
Близняшки вместе схватили сначала самую большую, полосатую, потом соседнюю, клетчатую и начали, сопя, отнимать её друг у друга, пока мама не подошла и мягко не отобрала. Но девчонки не унимались, они стали тащить с клеёнки всё подряд и немедленно тянули в рот – мама едва успевала выхватывать свистульки и ставить на место.
– Мы возьмём этих двух, – резюмировал папа, подхватывая за головы клетчатую и полосатую. – Сколько с нас, семьсот? – И он протянул Яне тысячную бумажку.
Яна стояла смущённая. Сдачи у неё не было.
– Я… я сбегаю… я разменяю, – засуетилась она и из грозной и наглой превратилась сразу в жалкую, растерянную.
Видно было, как ей хочется этих денег, и всё её бессилие немедленно отразилось на лице, проявилось в больших испуганных глазах, которые, кажется, ещё потемнели.
Молодая мамочка подошла, мягко тронула мужа за рукав, кивнула на фигурки. Попросила тихо:
– И мне купи. Вон ту, синюю. Птицу счастья.
Муж расплылся в улыбке и взял третью птичку. Сказал весело своим:
– Ох, барышни, с вами одно разорение!
И они ушли. Мелкие, усаженные в коляску, сосредоточенно мусолили свои свистульки, а мама улыбнулась и на прощание махнула Яне, Оксанке, Ольке с Олесей. Синяя птичка стоила как раз триста, поэтому получилось без сдачи.
Они едва скрылись за деревьями, как Яна уже скакала по полянке, размахивая голубой купюрой, и кричала:
– Вы поняли? Поняли?! Не надо сдачи! Без сдачи купят больше!
Оксанка глянула скептически и повертела пальцем у виска:
– А спорим, не купят? Это была случайность.
– И ничего и не случайность! – заупрямилась Яна.
– Случайность! Нас просто пожалели!
– Чего это нас жалеть?! – возмутилась Яна.
– Да потому что у них тоже дети! – объяснила Оксанка. – Кстати, ты мне теперь шоколадку должна.
– Какую ещё шоколадку? – Яна, конечно, уже забыла о споре.
– А такую! За то, что я хорошее место выбрала!
Тут они опять надулись друг на друга и разошлись подальше. Олька и Олеся тем временем, присев около клеёнки на корточки, поделили птичек и стали играть в дочки-матери. Самая большая птица, жёлтая в красном оперении, была мама, зелёный в горошинах не то селезень, не то попугай – папа, а пять трясогузок и невзрачная краденая свистулька – детки. Ярослав, за неимением более интересного дела, наблюдал за игрой. Семейство жило дружно и очень оберегало маленького некрашеного птенца, который по игре выходил ужасный бедняжка, и все о нём поэтому очень заботились.
Как же Ярославу хотелось уйти! Он помнил предупреждение дяди. Выходит, тот знал, что Яна украдёт опять? Значит, всё-таки болезнь?.. Он незаметно подсматривал за Яной, как она радуется удаче, и хоть злился ужасно, но всё равно жалел. И любовался. Он не понимал, почему она такая. Может, всё же от бедности?
Время потихонечку шло к вечеру. Оксанка оказалась, увы, опять права: больше никто ничего не покупал. Те редкие прохожие, кто интересовался свистульками, к удивлению Яны, вовсе не стремились купить что-нибудь ещё, чтобы получилось без сдачи. И, словно назло, ни у кого не было мелких денег, чтобы под расчёт.
Да и народу было немного. Прошли две девушки с яркими рюкзачками, выбрали птицу-папу, но, хоть обшарили все карманы, триста пятьдесят так и не набрали, а только сто двадцать. Помимо этого, у них была одна на двоих пятитысячная бумажка. Они удалились, пообещав ещё подумать «на обратном пути», но всё никак не возвращались.
Прошла бабушка с поджатыми губами, подгоняя перед собой великовозрастного внука с планшетом. Внуку глиняные птички были до фонаря, он уткнулся в какую-то электронную игрушку и шёл медленно, яростно орудуя обеими руками и спотыкаясь на ходу. Бабушка про фигурки сказала: «Ишь, размалевали! Срамота!» – и плюнула в траву. Было обидно.
Потом ещё подошёл высокий грузный дядька, по виду не поймёшь, молодой или старый, с мокрыми от пота чёрными кудряшками, с абсолютно гладкими и очень красными щеками. Он дольше других топтался у клеёнки, перетрогал всех птичек и начал вдруг спрашивать у маленькой Ольки, какую из них как зовут, а Олька не знала и испуганно спряталась Олесе за спину.
Дядька говорил, что хотел бы купить свистульку в подарок своей «доче», потому что она «совсем такая, как вы», но оставил деньги в машине. Предлагал кому-нибудь из старших, Яне или Олесе, с ним сходить быстренько к дороге, тут недалеко. За деньгами Яна готова была бежать хоть на край света, но Олеся её не пустила. Сказала дядьке:
– Вы сходите сами, а мы подождём.
Он, пожав плечами, пошёл, но вовсе не к дороге за деньгами, а в сторону музея.
Ярослав подумал неожиданно: «Неприятный дядька», хотя вроде ничего в нём не было особенного. Ну полный, ну потный. А в целом человек как человек. Такого встретишь на улице и внимания не обратишь.
Олеся и Яна из-за него опять поспорили. Яна кричала, что выгоду упустили, а Олеся – что кому надо, тот сам что-нибудь придумает.
– Вот и сходил бы за деньгами один, раз ему приспичило.
Только Яну разве убедишь? Надулась пуще прежнего и притулилась на бревне, нахохленная, как воробей под дождём. Ко всем повернулась спиной, так и сидела – обиду транслировала.
Олька скоро соскучилась и начала канючить, поэтому Оксана, недовольная, что её не слушаются, забрала младших сестёр и повела домой. Ярослав и Яна остались вдвоём.
От смущения Ярослав ещё пофотографировал птичек, побродил вокруг, поразминал ноги. Яна всё сидела и дулась. Со стороны музея прошли несколько человек, но на птичек даже не глянули. Одна девчонка, по виду ровесница Яны, подскочила было посмотреть, но мама зло оттащила её за руку, и долго ещё было слышно, как отчитывает: мол, с ней «одно разорение», «никаких средств не напасёшься» и она «как сорока». Со́рок соро́к меж тем сидели некупленные.
Девушки с пятитысячной бумажкой на обратном пути опять ничего не купили. Сцена повторилась в точности: опять шарили по карманам и мелочью нашли чуть больше сотни, а дальше были только тысячи. И девушки упорхнули, пожелав Яне и Ярославу хорошей торговли. Ага, конечно! Что ж ни у кого без сдачи-то нету, а?
Ярослав глянул на Яну повнимательнее и понял, что она плачет. Из больших глаз катились крупные слёзы, на щеках блестели неровные дорожки. И свет уже стал такой красивый, предвечерний, поэтому Ярослав поднял объектив и несколько раз щёлкнул.
– Ты идиот, да?! – Яна вскочила с места.
Ярослав отбежал на всякий случай подальше – мало ли!
– Придурок! – крикнула Яна. – Дурацкие птицы! – И она в сердцах пнула их, так что несколько свистулек взлетели и упали в траву.
Яна разревелась уже всерьёз и стала их подбирать. Осматривала со всех сторон – вроде не разбились. Проверяла на свист. Плакала и свистела – и размазывала слёзы тыльной стороной ладони.
