— Вы нам рассказывали, Даниил Александрович, как сотрудники Берии арестовали ученика и коллегу д’Эрелля — профессора Элиаву, а потом расстреляли. Как, по вашему мнению, повел бы себя д’Эрелль, находись он в это время в Тбилиси, а не в Париже?
— Я думаю, я почти уверен, что д’Эрелль протестовал бы…
— Вот и мы протестуем против того, чтобы Ваню Боголюбова сейчас забирали в армию, — сказал Саша Раевский, и все трое (Трубецкой, Раевский и Маша Малевич) встали, а Ваня Боголюбов сидел под их защитой.
В это время в класс вошла завуч Голякова, крашеная блондинка после сорока в темно-синем «официальном» костюме, в какие обычно одевались сотрудницы партийных органов. С нею был милиционер, плечистый малый с глазками-угольками, утопшими в недрах квадратного лица. В руках у милиционера был зеленый листок бумаги.
— Садитесь, — махнула рукой завуч Голякова стоявшим студентам. — А ты, Иван Боголюбов, встань и подойди к сотруднику районной милиции.
Миша Трубецкой сел. Саша Раевский и Маша Малевич продолжали стоять. Завуч Голякова словно бы не заметила этого. Она жадно следила за тем, как Ваня Боголюбов выбирался из-за учебного стола и шел к милиционеру.
— Вот, распишитесь, гражданин Боголюбов, — указал на зеленую повестку милиционер. — Если завтра вы не явитесь в военкомат на комиссию, вас отдадут под суд.
— Послушайте, вы нарушаете консультацию. Завтра экзамен, — сказал я, — обращаясь сразу к милиционеру и завучу Голяковой.
— Не ваше это дело, Даниил Александрович, указывать дирекции и представителю власти, что нам делать и чего не делать. Хотя от вас можно и не этого ожидать, — оборвала меня завуч Голякова. Между тем Ваня Боголюбов подписал повестку.
Милиционер и завуч Голякова покинули класс.
На экзамен я шел встревоженный. Да и студенты мои были подавлены вчерашним вторжением. Особенностью прохождения всякого экзамена является спорадичность появления студентов. Кто и когда пришел сдавать экзамен, никем не контролируется. Эта привилегия (одна из немногих) не отнята была у студентов даже в Совдепии. Так что до какой-то поры я не обращал внимания на то, что Вани Боголюбова нет. Но вот сдала экзамен половина класса. Еще и еще. Оставались Трубецкой, Раевский и Маша Малевич. Видно, они ждали Боголюбова. Но вот и они вошли в класс, взяли билеты, подготовились и ответили на вопросы. Экзамен кончился. Ваня Боголюбов так и не пришел. Я решил подождать еще. Сидел в классе. Листал газету. Не читалось. Тревожные мысли не оставляли меня. Наконец, когда я собирался уходить, меня позвали к телефону. Звонил Боголюбов-старший: «Простите за беспокойство, Даниил Александрович. Иван до сих пор в военкомате. Думал, что успеет на экзамен. Но не получается. Можно ли ему сдать завтра?» Конечно, я согласился принять экзамен на следующий день.
И на следующий день Боголюбов не пришел на экзамен. А вечером родители, вернувшись с работы, нашли его мертвым. Он покончил с собой. Еще через день или два мне позвонил отец Вани Боголюбова и сказал, что панихида состоится в баптистской церкви. Я купил цветы и поехал на Чистопрудный бульвар. У входа в церковь дежурил милиционер. Мне показалось, тот же, кто приносил повестку в училище (плечистый малый с глазками-угольками, утопшими в недрах квадратного лица). Около кафедры стоял гроб. Я положил цветы и оглядел зал. Во втором ряду сидели Саша Раевский и Маша Малевич. Миши Трубецкого не было с ними. Я подсел к моим ученикам. Пастор взошел на кафедру и произнес речь, а потом прочитал молитву. Зал вторил пастору: «Во веки веков аминь… аминь… аминь…»
После кладбища я отвез по домам Машу Малевич, а потом Сашу Раевского. Жена встретила меня тревожной новостью: «Тебе звонили из училища. Срочно вызывают к завучу. Она будет ждать завтра в десять утра».
Назавтра я постучал в дверь кабинета с табличкой: «Заведующая учебной частью, к. м. н. (кандидат медицинских наук) Галина Степановна Голякова».
— Войдите! — отозвался голос из-за двери.
За письменным столом сидела завуч Голякова.
— Садитесь! — приказала Голякова.
Я сел.
— Читайте! — сказала она и протянула мне лист бумаги, исписанный прыгающим с кочки на кочку слов почерком. Я прочитал: «Считаю своим гражданским долгом предупредить Дирекцию нашего училища в том, что преподаватель микробиологии Д. А. Гаер больше года назад подал документы на выезд в Израиль». Подписи не было. Но я сразу узнал почерк Минкина. Что-то гадостное, жабье было в этом почерке. Жабье, когда бородавчатое мерзкое болотное существо тяжело перескакивает с кочки на кочку. С кочки на кочку слов. С кочки на кочку…
— Скажите, Гаер, это правда, что вы хотите уехать из Советского Союза?
— Да, это правда.
— И при этом не постеснялись стать преподавателем нашего академического училища?
— Чего же мне стесняться, Галина Степановна?
— Да того, гражданин, пока еще гражданин, но я бы немедленно лишала таких, как вы, гражданства!.. Да того, гражданин Гаер, что вы предали свою родину-мать, которая вскормила-вспоила вас и дала образование. А еще, судя по документам, научила сочинять литературные произведения. Хотя мне трудно поверить в их качество, гражданин Гаер.
— Я не предавал Россию, а впрочем…
— Не отмахивайтесь от моих слов, Гаер, если не хотите, чтобы я сказала вам ту правду, которую я знаю о трагической смерти Ивана Боголюбова.
— Какую правду вы знаете?
— Зачем вы ввязывались в дела этих сектантов-баптистов? Зачем вы пообещали пастору их церкви написать письмо в военкомат? Написали и отправили заказным письмом! Вселили ненужные иллюзии в одурманенную религией душу юноши, которому нужно было выполнить свой священный долг по защите Родины. Ах, впрочем, что с вами говорить о священных ценностях! Вы и своих студентов не пощадили. Уговорили их пойти в баптистскую церковь на панихиду. Да вам надо запретить приближаться к учащимся! У таких, как вы, скоро будут отнимать детей и отдавать в детские дома, чтобы там из них воспитали достойных граждан.
— Для этого вы меня и вызвали?
— Да, для этого! И еще чтобы сообщить, что с будущего года вы освобождаетесь от преподавания в нашем училище.
Я спустился в кабинет микробиологии, чтобы забрать мои книги и тетради. В дверях училища ждали меня с цветами Саша Раевский и Маша Малевич. Я обнял их на прощанье. Во дворе училища играли в футбол мальчишки из соседних домов. Училищный дворник-сторож дядя Вася поливал их для острастки из шланга. Мальчишки смеялись и продолжали гонять мяч в радужном свечении воды.
2004, Провиденс
Цукерман и его дети
История началась с длинного разговора в троллейбусе, а потом в вагоне метрополитена. Кроме того, выйдя из вагона, мы с Цукерманом никак не могли расцепиться мыслями. Он — фанатически приверженный букве иудаизма. Я — фантастически беспомощный в тягучих разговорах. Почему же Цукерман не отпускал меня, проводив до самого «Сокола», хотя у него жена на сносях и двое детишек мал-мала?
