Хотя арендная плата и выплаты по ипотеке составляли главные статьи расхода в семейном бюджете, у нас нет достаточной информации об их взаимосвязи с тем, как люди стали тратить деньги. В конце XIX века в английских городах, к примеру, рост арендной платы серьезно превышал рост зарплат, что не могло не притормозить темпы потребления среди представителей рабочих классов. Регулирование арендной платы государством во время Первой мировой войны несколько улучшило ситуацию, но вскоре его отменили. Рост жилищных профсоюзов и постоянные забастовки из-за повышения аренды служили отличным доказательством недовольства граждан. Страны по-разному решали возникшие проблемы. В Бельгии забастовки в 1889 году вынудили правительство заставить национальный сберегательный банк инвестировать в постройку качественного жилья для бедных. Во Франции похожий закон был принят в 1894 году. Власти крупных британских городов выступали за снос трущоб. Результаты оказались неоднозначными. Американские наблюдатели пришли тогда к выводу, что в Британии условия предоставления нового жилья тем, кого выселили, совершенно недопустимы. В Бельгии и Франции в маленьких городках кредиты на строительство находили лучшее применение, чем в больших. Строительство бульваров в Париже или благоустройство Вены привели к тому, что из-за высоких цен многие новые дома оказались вне досягаемости для самых бедных жителей столиц
[610].
Если говорить в общем, то в начале ХХ века дома становились больше, чище и комфортабельней, но вместе со всем этим и дороже. Первому поколению жителей муниципальных домов пришлось платить крайне высокую арендную плату – стоило английским рабочим переехать в новые дома в пригороде, как аренда подскочила чуть ли не больше чем на одну треть. В 1928 году треть всех жителей государственных домов в Ливерпуле уже были в долгах – и это еще до начала мирового кризиса. В 1930-е годы рабочие тратили 20–25 % дохода на аренду и отопление; те, кто выплачивал ипотеку, – чуть больше
[611]. В Австрии в 1920-е годы уже существовали инициативы по поводу более доступного жилья. Однако в большинстве стран муниципальное жилье, более строгое регулирование арендной платы и социальные выплаты смогли оказать значительную поддержку наиболее бедным потребителям лишь после Второй мировой войны. То, насколько «опасным» социальное обеспечение оказалось для богатых обществ, мы увидим в следующей главе. Начиная с 1970-х годов доля расходов семьи на жилье снова стала расти, по крайней мере в Западной Европе
[612].
В общем, строительство нового жилья оказалось палкой о двух концах. Высокая аренда существенно ограничивала покупательную способность. Одна жительница Ливерпуля вспоминает, как в 1927 году она переехала с мужем и маленьким ребенком в новое жилье в пригороде: это было настоящее освобождение, ведь до этого они жили с ее матерью, тетей и кузиной в домишке со всего лишь двумя спальнями. «Все вдруг стало по-другому. Оказалось, что с ванной комнатой, электричеством… и горячей водой жить намного легче». В то же время она вспоминает, что у них вообще не было шкафа. «Мы просто вешали одежду на гвозди, вбитые для картин. Нам приходилось… потому что у нас не было денег на покупку мебели, ведь все деньги уходили на высокую аренду»
[613].
Высокая арендная плата вынуждала некоторые рабочие семьи брать ипотеку, хотя не для всех это оказалось правильным решением. Одни были счастливы получить ключи от собственного жилья. Они с радостью тратили деньги, обставляя свои дома и квартиры. По данным американского исследования 1950 года, в домах собственников находилось больше ванных комнат, холодильников, кондиционеров и систем отопления, чем в домах, которые люди снимали
[614]. Для других, менее обеспеченных семей финансовое бремя оказалось тяжелее, чем они предполагали. В Великобритании в межвоенный период семьи рабочего класса, переехавшие в пригород, иногда отключали отопление и даже свет, чтобы скопить на следующий ипотечный взнос. Поэтому покупка жилья могла как увеличивать, так и сокращать потребление.
Жители других европейских стран тоже все чаще решались на покупку собственного жилья. В 1960 году каждый второй финн, бельгиец и итальянец владел домом или квартирой; в Великобритании 42 % всего населения являлись собственниками недвижимости. Сегодня в среднем по Европейскому союзу жильем владеет такой же процент граждан, как и в Великобритании (69 %); а Соединенные Штаты (58 %) даже отстают от Бельгии, Италии и Испании (все около 80 %)
[615]. Бельгийские и немецкие горнорабочие на протяжении многих поколений тяготели именно к собственности. Даже в тех местах, где люди продолжали отдавать предпочтение аренде, к середине ХХ века частный дом в собственности стал доминирующим типом жилья. В Нидерландах 71 % всего жилья составляли как раз такие частные дома, рассчитанные на одну семью, хотя жило в них всего лишь 27 % населения.
По всей Европе консерваторы, компании-застройщики и верующие реформаторы одинаково воспевали гражданский консьюмеризм: человек, владеющий домом, не безразличен к судьбе своей страны, он становится верным, порядочным гражданином, опорой семьи и гарантией того, что вирус коллективизма никогда не поставит свободу под угрозу. Исключением не был даже Советский Союз под управлением Сталина. В период позднего сталинизма новую элиту – стахановцев, превышающих установленные нормы производства – тоже манил идеал домашнего комфорта. В одном типичном для 1950-х годов рассказе стахановец Дмитрий узнает о выдаче ему квартиры и радуется новому статусу: «Своя квартира! Мир вокруг заиграл другими красками! Свое жилье в Рудногорске имели лишь ударники труда, лучшие инженеры и рабочие. Дмитрию не терпелось пойти с Мариной посмотреть на их новое жилье, но было уже поздно. Все его мысли теперь были об их собственном доме – о новом доме, в котором они начнут новую жизнь»
[616].
