Увидев американский фордизм собственными глазами, некоторые немецкие профсоюзы начали защищать желание людей покупать больше вещей, видя в них двигатель экономического роста, а не причину истощения ресурсов
[719]. В том, что удовлетворение одних желаний порождает новые, не видели ничего плохого. В межвоенный период главным стал вопрос о том, как долго эти желания могут продолжать расти. Мировой кризис (1929–1931) оказался серьезным препятствием для данного процесса и породил новые вопросы, часть из которых имела экономический характер. Какой объем потребления может позволить себе государство? Не стоит ли сначала произвести изобилие, а потом уже его потреблять? В свою очередь, эти вопросы были связаны с более глубоким, нравственным конфликтом. Что если чем больше производится в обществе товаров, тем слабее становятся его граждане, тем вернее они превращаются в безответственных индивидуалистов без души и внутреннего стержня? Эти страхи существовали со времен Руссо и других философов, однако межвоенный кризис капитализма и усиление тоталитаризма сделали их особенно актуальными. Чтобы понять, как эти сложности разрешились, нам стоит пристальнее взглянуть не только на распространение коммерческого досуга и усиление потребительской политики, но и на Великую депрессию.
Хотя межвоенные годы были тяжелым временем, именно в этот период повышался уровень жизни не только в Соединенных Штатах, но и в Европе. Европейцы вступили во Вторую мировую войну более сытыми, в среднем выше на дюйм и с заработком больше, чем у их родителей – по иронии судьбы не подросла только арийская высшая раса. Конечно, улучшение всех этих показателей было неравномерно распределено среди классов, регионов и поколений. В любом случае, если верить последним исследованиям, среднестатистический европеец зарабатывал на 25 % больше по сравнению с предыдущим поколением
[720]. Этот рост может показаться скромным, если сравнивать его с 1950-ми и 1960-ми годами, однако современники могли сравнивать себя только с прошлым, а не с будущим. И для многих повышение уровня жизни было вполне ощутимым: более просторное, удобное жилье, новая модная одежда, возможность чаще ходить в кино, собственные радиоприемник и фотоаппарат. Депрессия оказалась шагом назад в этом медленном движении вперед. В 1929 году, к примеру, американцы купили автомобилей на сумму $9 млрд. В 1933 году этот показатель понизился до $4 млрд. По сравнению с периодом до биржевого краха продажи мебели сократились в три раза, продажи радио и музыкальных инструментов – в пять раз
[721].
Традиционные отрасли особенно сильно пострадали. Целые поселения оказались без работы. В 1932 году социолог Пол Лазарсфельд и его первая жена Мари Яхода, социальный психолог, посетили деревню Мариенталь, расположенную к югу от Вены, чтобы посмотреть, как живут оказавшиеся без работы бывшие служащие ткацкой фабрики. У жителей Мариенталя были свои взлеты и падения в течение 1920-х годов. В 1925 году они присоединились к национальной забастовке, за которой последовала безработица. Некоторое улучшение их положения оказалось кратковременным – к 1932 году больше двух третей кормильцев из 478 семей потеряли работу. Матери больше не возвращались из Вены с игрушками и модной одеждой, а думали лишь о том, как достать приличную обувь. Исследователи организовали сбор одежды для жителей деревни. Великая депрессия была настоящей депрессией. Она высасывала жизнь из городов, превращая некогда оживленное место в «измученное сообщество»
[722]. Изменился даже ритм жизни. Если раньше свободному времени радовались, то теперь его ненавидели. Безработные мужчины больше никуда не спешили. Они медленно проживали день, пытаясь хоть как-то убить время.
Что касается привычек потребления, то тут – на удивление – семьи реагировали на потерю дохода совершенно по-разному. Некоторые продавали радио и хорошую посуду, отменяли подписку на газету и возвращались к самообеспечению, начиная выращивать овощи и разводить кроликов. Другие, напротив, отчаянно цеплялись за свои привычки, приобретенные в лучшие времена. Некоторые по-прежнему выращивали на своих клумбах розы вместо картошки. «Не хлебом единым жив человек, ему нужно что-то и для души», – так объяснил это один из жителей деревни
[723]. Женщина 50 лет, живущая на пособие, купила себе в кредит плойку для завивки волос. Другой получатель пособия приобрел цветную гравюру с изображением Венеции. Многие матери экономили, чтобы купить детям шоколад и пончики. Подобные поступки можно назвать «иррациональным ведением хозяйства», в то же время суть их вполне можно понять: люди привыкли к тому, что вещей вокруг них становится все больше и больше. Поведение детей отлично демонстрирует это несоответствие между жестокой реальностью и завышенными ожиданиями. Большинство из них сократили список пожеланий на Рождество, так как родители были бедны, но по-прежнему мечтали о новой одежде, книгах с картинками, игрушках и спортивном инвентаре. «Я ничего не получила, – написала одна 11-летняя девочка, – только очки. Но на самом деле я хотела атлас и компас». Яхода и Лазарсфельд обратили внимание на то, что многие письма детей Санта-Клаусу были написаны в сослагательном наклонении: «Если бы мои родители не были безработными, я бы хотел получить…»
[724]
Уровни благосостояния и нищеты различались по всей Европе и Соединенным Штатам, однако ожидания от жизни по-прежнему оставались высокими и даже росли. В периоды спада, такие как война или депрессия, люди больше не возвращались к ранним нормам ограничения. К похожим выводам пришел и Морис Хальбвакс, исследуя жизнь рабочих во Франции, Германии и Соединенных Штатах примерно в то же время. Люди отказывали себе в удовлетворении базовых потребностей, чтобы сохранить возможность наслаждаться приобретенными недавно предметами роскоши. Уровень жизни не был просто переменной, которая зависит единственно от дохода и биологической потребности. На него также оказывали влияние привычки и ожидания
[725]. Несмотря на резкое сокращение трат во время депрессии, мы видим, что люди, как это ни странно, старались изо всех сил сохранить свои привычки потребления. Нет, они не прекратили покупать, они пытались найти более дешевые способы вести свой привычный образ жизни. В Америке во время депрессии обанкротились в первую очередь дорогие рестораны. Но люди продолжали есть вне дома – они просто посещали более дешевые кафе. Они по-прежнему покупали новую одежду, только менее дорогую. В цикле моды не произошло никаких изменений; женские платья и шляпки все так же менялись от сезона к сезону. Кроме того, не удалось Великой депрессии и обратить вспять тенденцию наполнять дом электроприборами. Продажи тостеров сократились, а вот холодильников американские семьи в 1932 году купили в четыре раза больше, чем в 1929 году
[726]. Депрессия не вынудила людей продавать свои автомобили; они лишь стали реже менять их. Исследуя город Манси, штат Индиана, чета Линд даже отметила увеличение числа зарегистрированных автомобилей: машина стала товаром первой необходимости
[727]. Автомобильным заправкам и местам отдыха рецессия и вовсе оказалась выгодна, так как люди стали чаще путешествовать и посещать национальные парки. Даже самая большая неприятность – передача банку жилища, служившего залогом, – стала основой новой, невероятно актуальной настольной игры – «Монополии».
