Однако колесо прялки вращалось медленно. Сам Ганди сначала перепутал ткацкий станок с прялкой, и когда в 1917 году он перебрался в бомбейский Сабармати ашрам, чтобы начать ткать кхади, ближайшая прялка оказалась в соседнем штате. К 1920 году Индийский национальный конгресс стал поддерживать свадеши и несотрудничество с британским правительством. Спустя четыре года партия одобрила идею с тканью: нет кхади – нет голоса. Каждый член конгресса должен был соткать 2000 ярдов ткани и иметь прялку дома. Кхади превращалась в своеобразную антиколониальную униформу.
Тем не менее немногие среди национальной элиты и в обществе в целом были готовы присоединиться к восстанию Ганди против вещей. Ганди старался прясть как минимум 30 минут каждый день. Многие лидеры Партии конгресса – выходцы из среднего класса – были готовы использовать кхади как символ, однако они не собирались отказываться от моды как таковой. Сароджини Найду, поэтесса и президент Индийского национального конгресса в 1925 году, любила свои красивые наряды, а Джавахарлал Неру просил, чтобы ему в тюрьму принесли самую дорогую и изысканную одежду. Люди сомневались, что ручная работа – это путь из нищеты. Если говорить про население в целом, то кхади сталкивала разные кастовые и классовые культуры. В Мадрасе белую простую ткань носили вдовы, не имеющие средств к существованию. Матери жаловались, что одетых в такую неприглядную одежду дочерей невозможно выдать замуж. К середине 1920-х годов кхади несколько преобразили, в основном благодаря маркетинговому чутью племянника Ганди Маганлала. Были разрешены яркие узоры, региональный стиль и фасонные ткани. Проводились выставки тканей, развешивались плакаты, об этом писали в газетах. К 1930 году Лига свадеши уже рекламировала одежду, произведенную на фабриках, принадлежащих Индии
[780]. Чтобы жить в независимом обществе, больше не нужно было ткать вручную. Покупка красивой рубашки или сари перестала считаться чем-то зазорным, если на них была соответствующая этикетка. Свадеши можно было покупать.
Во всем мире национализм шел рука об руку с потребительской современностью. Призывая к патриотизму и единению по этническому признаку, он, тем не менее, с дружелюбием смотрел на потребителя. На это есть исторические причины. Национализм и рынок развивались параллельно, используя идолов для создания общности, – будь то культ Вашингтона, Бисмарка или Гарибальди. Антипотребительство Ганди было скорее нетипичным, порожденным негативной реакцией на индустриальное общество; на Ганди большое влияние оказали идеи Рескина и Толстого. В других же уголках земного шара националисты стремились взять под контроль потребительские отрасли. Они понимали то, чего не понимал Маркс: вещи могут не только отчуждать, но и объединять людей. С подписанием Нанкинского договора в 1842 году после Первой опиумной войны Китай потерял возможность самостоятельно устанавливать торговые барьеры. Потребительские бойкоты стали отличной заменой: сдержать наплыв иностранных товаров люди могли теперь собственными силами. В 1905 году китайские общины по всей Азии решили бойкотировать американские товары в ответ на американский Акт об исключении китайских рабочих. Когда немцы во время Первой мировой войны передали права на Шаньдун японцам, это усилило чувство, что китайцам как нации было нанесено оскорбление. В декабре 1919 года около тысячи студентов прошли через китайскую часть Шанхая, останавливаясь в каждом магазине и «сжигая все товары, которые, как они считали, были произведены в Японии»
[781]. Общества под лозунгом «Бойкотируй плохие товары!» сжигали японский хлопок и другие предметы. В 1925 году китайцы начали бойкотировать британские товары в ответ на расстрелы в Шанхае, осуществленные британской армией. В 1932 году студенты юридического факультета в Каирском университете сожгли в костре изысканные европейские костюмы: «Шелковая одежда принадлежит твоему врагу, сними ее и растопчи ее. Зажги костер и сожги в нем свою прежнюю одежду»
[782].
Национальные продукты рождались из пепелища европейских товаров. Выставки национальной продукции привлекали огромное число посетителей, например, выставку на озере Сиху в Ханчжоу посетили около 18 миллионов человек. У женщин появилась новая гражданская роль. Словно солдаты на поле боя, они боролись за выживание нации на рынке
[783]. В Египте покупателей призывали быть патриотами и строить «египетскую экономическую мечеть». «Когда вы покупаете отечественный продукт, то, что вы тратите из своего личного бюджета, возвращается в бюджет нации (вашей большой семьи)», – говорилось в рекламе в 1933 году
[784].
Национальные продукты объединяли потребителей и производителей. Но что конкретно придавало носку или платью «национальные» черты? В Китае движение за использование национальных продуктов действовало вместе с модой и гигиеной, призывая «компатриотов» использовать зубную пасту местного производства под названием «Три звезды» и добавлять одеколон «Три звезды», купаясь в ванной. На показах моды демонстрировали костюмы и свадебные платья западных фасонов, но отечественного производства. В полуколониальных странах, например в Египте, национальная одежда представляла собой гибрид западной и местной моды. Отличным примером служит феска. Красный шерстяной колпак оказался центральным символом Плана Пиастра – кампании, организованной студентами в 1930-е годы. Суть ее идей заключалась в призыве людей вложить по одному пиастру (сотая часть египетского фунта) в развитие отечественной текстильной промышленности. Сама феска, между прочим, была изобретением современности; она появилась во время военных реформ 1820-х годов, когда султан Махмуд II запретил носить тюрбаны. Спустя век мужчины из среднего класса носили ее с оксфордскими ботинками и костюмом-двойкой. Стремление развивать отечественную промышленность вылилось в рост производства носков, трикотажных изделий и шелковых чулок западного образца. Египетские чулочные фабрики заявляли о себе как о последователях фараонов; на их рекламных плакатах изображали молодых мужчин на фоне пирамид Хеопса, в одной руке державших египетский флаг, в другой – пару носков. Искусственный шелк стал преподноситься как египетская ткань. Территориальное происхождение значило больше, чем национальный стиль. Важно было место производства костюма, а не его фасон.
