Для Бурдье различие было центром социальной вселенной. Силой притяжения он считал вкус.
В ходе спора британских исследователей было совершено новое открытие: «обеспеченные рабочие» черпают чувство собственного достоинства из вещей, которыми они владеют и пользуются, а не из вещей, которые они сами произвели на заводе. Однако в чем именно заключается связь между предпочтениями людей и социальным неравенством? Во Франции в 1960-е годы Пьер Бурдье сделал громкое заявление о связи между классом и культурой, а в 1979 году оно было опубликовано на страницах его книги «Различие: социальная критика суждения» – «самого важного труда послевоенной социологии»
[937]. Успех книги был столь ошеломляющим, что с тех пор понятие «различия» стало активно использоваться для описания того, как с помощью вещей мы посылаем миру сигналы о том, кто мы есть. Для Бурдье различие значило гораздо больше. Оно было центром социальной вселенной, своеобразным солнцем, вокруг которого вращаются классы. Силой притяжения он считал вкус. Вкус разделял людей двумя способами. С одной стороны, он отделял один класс от другого. С другой стороны, он «разделял людей по существу, так как вкус – основа всего, что человек имеет (сюда относятся и социальные связи, и вещи), и того, чем человек является для других: каждый классифицирует себя самого, а другие классифицируют его». Бурдье настаивал, что у каждого класса есть свой собственный вкусовой режим: «Вкус – это то, что объединяет вещи и людей». Предпочтения и образ жизни людей, то, какие вещи им нравятся, и то, как они их потребляют, – все это объединяет их в одно целое, которое выражается через определенные «привычки» и социализируется через иерархическую систему образования
[938].
С помощью интервью, опросов, теоретических и пояснительных диаграмм Бурдье создал культурную карту французского общества. Сверху расположилась элита с хорошим образованием, которая защищала свою монополию на «официальную культуру» и провозглашала «сверхотличие» («искусство ради искусства»). Типичного представителя элиты Бурдье изобразил как некоего С., 45-летнего юриста из семьи крупных парижских буржуа. С. жил в квартире площадью 300 м2 в XVI округе Парижа, имел дом в Бургундии. Его главной целью в жизни было получать изысканное удовольствие. Он презирал тех, кто покупал «не то, что доставляет удовольствие, а то, что имеет ценность». Ему нравился как Боттичелли, так и Матисс. Кулинария для него была неразрывно связана с «состоянием души»: «Чтобы по достоинству оценить ее, нужно находиться в подходящем настроении: черная икра, русское национальное блюдо, – вещь очень даже занятная и вкусная». Он являлся истинным ценителем бордо и хранил десять бутылок 1923 года. Наслаждение вином для него было сродни какому-нибудь церковному ритуалу, а пить его можно было лишь «в компании определенных людей, тех, кто тоже способен по-настоящему насладиться им».
Больше всего Бурдье занимала именно элита. Она использовала вкус, чтобы оправдывать существование социальной иерархии и управлять ею. У низших классов был свой собственный образ жизни, но ориентировались они при этом на «официальную культуру» и подтверждали ее превосходство. Так, например, мелкие буржуа слушали «Болеро» Равеля, чтобы продемонстрировать свой «культурный вкус». В их домах буквально каждый уголок кричал о том, что они «живут не по средствам». Тем временем неквалифицированные рабочие подчинялись «вкусу необходимости». Самым важным качеством вещей для них была в первую очередь функциональность, а не получаемое удовольствие или эстетический эффект. В еде важнее всего калорийность, а не изысканный рецепт. Одежда должна быть практичной. Бурдье считал, что жены рабочих уделяют гораздо меньше внимания моде или красоте, чем их буржуазные сестры. Трата тяжелым трудом заработанных денег на пластинку с музыкой Баха могла расцениваться как нечто «претенциозное» и «глупое» – так же как и покупка за 2 миллиона (старых) франков красивых часов
[939]. «Культура» существовала только для элиты.
Книга «Различие» была огромным шагом вперед. Марксистские представления о «массовой культуре» изображали потребителей пассивными жертвами культурной индустрии. В рамках этих теорий трудно было объяснить изменения. Бурдье, напротив, считал, что люди активно вовлечены в создание системы класса. Он вышел за рамки модного в то время внимания знакам и дискурсам, его больше волновало не столько то, что люди потребляют, но как они это делают. Его обвинение элиты в присвоении себе права на «официальную культуру» находилось в рамках французской республиканской программы: политическая демократия невозможна без культурной демократии
[940].
Однако остается один важный вопрос: может ли эта краткая характеристика Франции 1960-х годов использоваться в более широком контексте? Везде ли классы существовали словно отдельные острова, каждый со своими собственными вкусами и привычками? Даже в отношении Франции 1960-х годов подобное утверждение звучит сомнительно. Бурдье интересовала высокая культура, которая отделяла элиту от рабочего класса, и он игнорировал те виды деятельности, которые присутствовали во всех группах, например просмотр телевизора. Если следовать его теории, получится, что гендерные и эмигрантские сообщества не отличались друг от друга, и этот вывод кажется весьма забавным в свете того, что первое серьезное исследование Бурдье было посвящено изучению гендерных отношений в Алжире. Впрочем, сам факт, что вкусы людей обязательно связаны со спецификой класса, тоже вызывает сомнения. Самое время вспомнить юного слесаря из Бохума 1913 года, который любил Вагнера и фильмы о ковбоях и индейцах
[941]. Социолог Бернар Лаир скрупулезно изучил все данные о культурных занятиях и предпочтениях французов начиная с 1970-х годов и пришел к выводу, что «диссонанс» вкусов простирается далеко за пределы классовых различий. Индивидуумы предпочитают разные вещи и создают тем самым собственный уникальный набор вкусов. Члены одной и той же семьи, например, могут иметь диаметрально противоположное мнение относительно телевизионных игровых шоу. Различия носят скорее личный характер, чем классовый: война между «высоким» и «низменным», «благородным» и «вульгарным», «утонченным» и «дурным» ведется, по мнению Лаира, не между классами, а внутри каждого человека
[942].
