Недоверие к роскоши было как раз той искрой, с помощью которой Джироламо Савонарола, монах-доминиканец и фанатичный проповедник, разжег «костер тщеславия» в центре площади Синьории в 1497 году. В самом низу костра лежали дорогие зарубежные гобелены; чуть повыше – картины, настольные игры, музыкальные инструменты и книги Бокаччо
[71]. Важно понимать, что, хотя многие флорентийцы являлись владельцами картин, лютней и предметов меблировки, среди них были те, кто с радостью свалил все эти вещи в кучу высотой 20 метров и танцевал вокруг костра, пока они горели.
Богатство и излишки беспокоили не только фанатиков наподобие Савонаролы. В XV и XVI веках сенат Венеции принял свыше десятка законов и положений, направленных против «расточительного» образа жизни. Пышные свадьбы и дорогие пальто на меху указывали на неравенство в состоянии и статусе и угрожали республиканским идеалам равенства и сдержанности. Кроме того, подобные проявления богатства заставляли других людей больше тратить, а это, в свою очередь, приводило к тому, что многие залезали в долги. Для республики, которая постоянно находилась в состоянии войны, это было серьезной проблемой, ведь деньги, потраченные на мех горностая или позолоченную мебель, уже не могли быть собраны в качестве специального военного налога. Один из подобных законов, подписанный в 1299 году тогдашним Большим советом, ограничивал траты на свадьбы и касался всех, кроме дожа и его семьи. Другой закон 1334 года осуждал «чрезмерные и в особенности ненужные траты как мужчин, так и женщин», а также вводил ограничения таких трат на том основании, что алчность, «корень всех зол», слишком легко отравляет сердца граждан. В XV веке главным беспокойством сената стала одежда. В 1400 году было запрещено носить плащи с широкими рукавами (socha). Лишенные этой возможности выделиться из толпы, обеспеченные жители Венецианской республики начали украшать плащи драгоценными мехами. Ответ сената не заставил себя ждать: закон, изданный в 1403 году, запрещал использовать мех горностая и куницы. Далее последовали ограничения в размере приданого, в использовании золота и серебра в платьях и костюмах. В 1512 году сенат постановил, что в качестве свадебного подарка можно преподнести не более шести вилок и шести ложек, и запретил целый ряд дорогостоящих предметов для дома, таких как позолоченные сундуки, зеркала, а также чересчур украшенное постельное белье. Спустя два года был учрежден специальный судейский корпус, состоящий из трех аристократов и призванный выявлять расточительное поведение у граждан и наказывать за него. Некоторые правонарушители, согласно отчетам, бросали в них хлеб и апельсины. «Сумасбродные необузданные аппетиты как мужчин, так и женщин начинают достигать таких масштабов, что мало кто из них думает о бережливости». Однако правительство не собиралось сдаваться без боя. В 1562 году сенат начал по-настоящему всестороннюю атаку на роскошь, запретив гобелены высотой 1,5 метра и позолоченные камины, а также расписав в деталях, какую еду можно подавать на пиршествах: был даже принят закон, уточнявший, что десерт должен включать в себя лишь «обычную выпечку» и сезонные фрукты
[72].
И хотя потребление появилось в возрожденческой Италии раньше, чем в других странах, к нему все равно относились с недоверием, его сдерживали законы и нравственные устои. Считалось, что роскошь и изобилие идут рука об руку с грехом и коррупцией. Дорогие покупки должны были совершаться не просто в угоду желаниям отдельно взятого человека – их должно было оправдывать общество. Люди приобретали все больше посуды и мебели, в свою очередь, становившихся все более изысканными. Однако принадлежали они к культуре, чтившей совершенствование существующего, а не погоню за новизной и устранением пережитков прошлого. Качество товара, его ценность и возможность использовать его повторно оставались самыми важными критериями как для аристократов, так и для ремесленников. И хотя в их домах продолжало расти число стульев и сундуков, слова, которыми их описывали в перечнях имущества, говорят о многом – как правило, их называли vecchio or vechissimo (старый или очень старый)
[73]. Тут речь идет далеко не о потребительской культуре высокой производительности; материальная культура того времени тяготела скорее к товарам класса люкс, чем к рынку массового потребления. Данная особенность культуры потребления стала предпосылкой невероятных достижений талантливых художников и мастеровых. Тем не менее она же делала подобные общества крайне уязвимыми и зависимыми от успехов небольших рынков предметов роскоши, а также крайне чувствительными к изменениям в международной торговле и политике, на которую они никак не могли повлиять. В 1497 году португальцы открыли новый морской путь на Восток, и это пошатнуло положение Венеции. А сразу после разгрома Священной лигой флота Османской империи в битве при Лепанто в 1571 году в Левант прибыли конкуренты венецианцев из Северной Европы. Расширение трансатлантической торговли в течение двух следующих столетий привело к тому, что центр экономической жизни передвинулся на север, в Амстердам и Лондон, что еще больше способствовало изоляции Венеции и Флоренции. Эпидемии чумы в 1575–1577 годах и 1630 году значительно уменьшили численность их населения, а Тридцатилетняя война (1618–1648) отрезала их от немецких ярмарок и городов, отобрав немногие оставшиеся рынки сбыта. Глава истории потребления, рассказывающая о расцвете и расточительстве средиземноморских городов, близилась к своему завершению.
Столкновение коммерческих амбиций и традиций, личных желаний и законов морали было типичным явлением в Европе в период позднего Средневековья и раннего Нового времени. Пусть Венеция и Флоренция и являлись лидерами торговли, рынок не стоял на месте и расширял свои границы до солидных городов наподобие Нюрнберга и небольших городков в районе Шварцвальда. И это расширение привело к увеличению числа товаров и появлению новых предметов, что стало настоящим испытанием для общественного строя. Наряду с тем, что купцы финансировали торговлю, покупали и перепродавали большие объемы продукции, они сами были посланниками новых модных веяний. К примеру, Ганс Фуггер – глава крупнейшего в XVI веке купеческого и банкирского дома в Аугсбурге на юге Германии – особенно любил обувь, сделанную на испанский манер. Он заказал свои ботинки у испанских сапожников в Антверпене, дав им детальные наставления о том, как должен выглядеть результат, описав даже небольшие декоративные дырочки
[74]. Подобная новая мода и импортированные товары служили двигателями желания указать с помощью подражания и копирования на свою принадлежность к группе избранных, и это могло нарушить существующую иерархию и поменять правила поведения. Что, если подмастерье, понимающий толк в стиле, захочет скопировать обувь Фуггера? И что будет с местными сапожниками, которые могут потерять свой доход из-за иностранных конкурентов? Иногда покой могли нарушить вещи даже не из далеких стран, а из соседних регионов. В 1453 году, например, в Нюрнберге вышел сумптуарный закон, запрещающий носить ботинки с длинными носами – такова была мода, появившаяся в соседней Швабии
[75].
