Изменения, произошедшие в сельской местности, были еще более впечатляющими в Китае после Мао. Между 1979 годом – когда крестьянам снова разрешили продавать товары на рынке – и 1984 годом доля бедных в деревне сократилась наполовину. Потребление выросло в два раза
[991]. Спрос жителей деревни и частное предпринимательство стали двигателями первого этапа потребительской революции в Китае. Лишь в 1990-е годы государство взяло в свои руки контроль за ростом, стало уделять особое внимание урбанизации и сократило социальные выплаты, то есть разбило «железную чашку риса», гарантировавшую человеку работу и доход в течение всей жизни. При Мао желания людей вращались вокруг «необходимой четверки»: велосипеда, радио, часов и швейной машинки. При Дэн Сяопине после 1979 года их заменила «БОЛЬШАЯ восьмерка»: цветной телевизор, холодильник, проигрыватель с высокой точностью воспроизведения звука, фотоаппарат, мотоцикл, электрический вентилятор, стиральная машина и мебель. Большинству деревенских семей удавалось обеспечить себя по крайней мере пятью или шестью предметами из этого списка, хотя с начала 1990-х годов наметился сдвиг в сторону роста городов и усилилось неравенство населения. К 2007 году 94 % деревенских семей имели цветной телевизор, у половины были мотоцикл и стиральная машина, а у одной пятой – холодильник
[992].
Конечно, такие покупки стали возможны благодаря росту доходов, однако откуда же у людей бралось само желание купить что-либо? За этими приобретениями кроется длинная история развития частного материализма. В 1936 году антрополог Фэй Сяотун наблюдал за жизнью деревни в бассейне Янцзы и был поражен вездесущим «культурным контролем за потреблением»:
Детей учат довольствоваться простой жизнью. За стремление к излишествам наказывают. Ребенок, который отдает предпочтение какой-то определенной пище или выбирает себе одежду, напрашивается на родительский гнев и будет наказан… Если мать позволяет ребенку пристраститься к какой-то пище, ее будут критиковать за то, что она балует своего ребенка. Даже богатые родители не одевают детей в хорошую и дорогую одежду, ведь если они будут так делать, в детях проснется дьявол
[993].
Исключением являлись свадьбы и другие церемонии, в остальном же царили строгая экономия и сдержанность. «Выбрасывая то, что еще не успели как следует использовать, можно оскорбить небеса, куда раз в год отправляется с докладом дух кухни… Одежду носят в течение нескольких поколений до тех пор, пока она полностью не изнашивается». Потребление касалось большой семьи (jia), а не индивидуума. Дети тех семей не идут ни в какое сравнение с сегодняшними «маленькими императорами», избалованными игрушками, деньгами и западным фастфудом. Впрочем, и в то время перемены уже витали в воздухе. Ольга Ланг почувствовала их первые признаки в 1940-е годы. Хотя завет не баловать ребенка еще имел свою прежнюю силу и детей сурово наказывали вплоть до достижения ими пятнадцатилетнего возраста, однако уже тогда они становились менее послушными и начали заявлять они том, что у них есть не только обязанности, но и права. «Многие работающие мальчики и девочки, – замечала Ольга, – начали самостоятельно распоряжаться своим заработком, а не отдавать его родителям». Особенно это было заметно в среде студентов. Да, все они, вне всякого сомнения, хотели мира и счастья, а также «совершить что-то великое для общества и нации», тем не менее многие из них теперь сочетали эти альтруистические цели с желанием «большего комфорта в моей одежде, еде и жилье»
[994]. Ключевыми словами тут являются «в моей».
По иронии судьбы Мао сам активно поспособствовал консьюмеризму. Если судить только по цифрам, то его политика имела совершенно противоположный курс. В 1960–1970-е годы доход от экономического роста служил инвестициям, а не потреблению. Одежда Мао и его простота во всем служили примером для миллионов. В то же время Мао обличал семью как устаревший институт феодального общества. Женщины и молодежь освободились от гнета старших, им было даровано совершенно новое ощущение своей индивидуальности. Они должны были подчиняться не отцам и мужьям, а коммуне – такова была задумка. Когда народные коммуны начали расформировываться в 1970-х годах, они оставляли позади себя целое поколение с радикальным чувством собственной независимости. Мао, таким образом, совершил Культурную революцию, но не ту, о которой мечтал. И если в Японии государством был спровоцирован процесс накопления сбережений, то в Китае это был процесс индивидуализации.
Юньсян Янь, фермер, который стал антропологом и ныне преподает в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, жил в 1970-е годы в деревне Сяцзя, провинция Хэйлунцзян, на северо-востоке Китая и в дальнейшем неоднократно туда возвращался. При Мао, отмечает он, общение и развлечения являлись коллективными видами деятельности. В период коллективизации (1956–1980) деревень и городов у каждой бригады имелись собственные театральные труппы, танцевальные мероприятия, баскетбольные соревнования и радиопередачи; исполнителям платили коммуны. В то же самое время революция ускорила развитие культуры уединенности. Женитьба перестала быть волей родителей и превратилась в желание двух влюбленных людей. Романтика и ухаживания стали обычным делом в 1950–1960-е годы, половые отношения до брака – нормой к 1970-м годам. И хотя браки по договоренности продолжали существовать, теперь молодые люди чаще выбирали друг друга до того, как успевали вмешаться их семьи. Так как основная доля потребления приходится на свадьбу – калым, подарки и церемонии, – романтическая революция оказала огромное влияние на потребительскую культуру. Внезапно молодые женщины обрели голос и право выбирать. Патернализм уступил индивидуализму. Вместо того чтобы позволять родителям придумывать и покупать свадебные подарки, к началу 1970-х годов пары начали составлять списки подарков, которые им хотелось бы получить. Для невест и женихов Сяцзя поездка за покупками в столицу провинции Харбин стала ритуалом, во время которого они обзаводились свадебной одеждой, аксессуарами, фотографировались и наслаждались несколькими ночами в отеле.
Несмотря на иную направленность политики, приданое невесты серьезно выросло за два последних поколения. По традиции калым представлял собой своеобразный выкуп, который семья жениха выплачивала родственникам невесты. Теперь же это понятие обозначало материальные желания пары. Это был список вещей, с которыми молодым хотелось бы вступить в новую жизнь: телевизор, мебель, позднее стиральная машина и автомобиль, прочие предметы быта. Молодые люди учились требовать у родителей больше карманных денег, и, если того, что они получали, было недостаточно, некоторые даже отваживались на небольшую кражу, чтобы получить то, что, как они считали, принадлежит им по праву. Чувство индивидуализма нашло отражение в домашней обстановке. К 1970-м годам в новых домах всегда предусматривалось личное пространство на верхнем этаже. Спальни отделяли от гостиных. Спустя еще десятилетие для детей начали строить отдельные комнаты. Каждый член семьи теперь смотрел свою любимую передачу в отдельной комнате на отдельном телевизоре. Смысл жизни заключался в том, чтобы «иметь возможность делать то, что хочется» (xiang gansha jiu gansha) – так об этом говорили жители деревень
[995].
