Не существует четкого разграничения между «потребностями» и «желаниями».
В магазинах по всей Европе в 1900 году оплата наличными являлась исключением, а не нормой. И богатые, и бедные покупали в долг. В магазинах одежды в Йене (Германия), например, лишь четверть всех клиентов оплачивала вещи наличными или успевала погасить все долги в течение трех месяцев. Особенно студенты были печально известны своими растущими, словно снежный ком, задолженностями, которые копились «иногда годами», хотя их родители и университетские наставники следили за тем, чтобы они их погашали
[1079]. Для малоимущих представителей рабочего класса долги иногда оказывались единственным способом выживания. Как и их начальники, рабочие использовали кредиты, чтобы преодолеть разницу между заработком и расходами. Однако, в отличие от своих начальников, похвастаться «активами» и доверием общества они не могли. Покрытие разницы между доходами для них было вопросом жизни и смерти. Работы не хватало, за нее плохо платили. Доход был непостоянным. Внезапная безработица, болезни, рождение детей и смерть кормильцев – всего одного из перечисленных событий могло быть достаточно, чтобы потопить семью. Домохозяйки из рабочего класса ежедневно балансировали над пропастью, сводя концы с концами. И если ты беден, а брать в долг, чтобы выжить, приходится каждую неделю, будь готов к завышенным процентам.
Исследование 305 работающих шанхайских семей, проведенное в 1934 году, дает нам представление о том, насколько тяжелой может быть жизнь. Среднестатистическая семья зарабатывала $417 в год, однако им приходилось брать в долг еще $148, чтобы удержаться на плаву. Как правило, деньги одалживали в кассе hui (нечто вроде банка взаимопомощи) либо у мелких заимодателей, «зачастую гангстеров или индийских констеблей», которые ссужали под проценты пользующиеся дурной славой разменные марки. Три семьи из четырех регулярно закладывали свои вещи. Существовало три вида ломбардов. Ломбард первого класса Kungtien брал 2 % в месяц, однако принимал лишь вещи хорошего качества. Бедным приходилось обращаться в ломбард третьего класса Yapu, который принимал их вещи, однако брал за это 9 % в месяц – целых 181 % в год. Для большинства семей жизнь превратилась в порочный круг. Их заработка едва хватало, чтобы уплатить половину всех долгов. «Легко представить, какое ужасное существование вела среднестатистическая семья рабочих, ведь ей приходилось жить в долг на средства, которые она не в состоянии была вернуть, и оплачивать счета за сданные в ломбард вещи, которые она не могла выкупить»
[1080]. В ежедневных шанхайских газетах того времени можно найти огромное количество историй должников, которые кончали жизнь самоубийством или продавали своих детей.
Рабочие семьи в американских и европейских городах не продавали своих детей, чтобы погасить долги, однако во многом другом их истории были похожи на шанхайские. Лишь единицам удавалось избежать каждодневных визитов к «дядюшке Ростовщику». Ломбарды стали вещевыми банками: закладывая свои зимние пальто, люди получали деньги для покупки еды и оплаты аренды летом. В Лондоне поздней Викторианской эпохи ломбарды осуществляли 30 миллионов транзакций в год. Ростовщики были повсюду. В Ливерпуле, негласной столице кредитования, в одном только 1925 году было зарегистрировано 1380 ростовщиков. Многие из них были женщинами, которые «занимались этим небольшим бизнесом на улице или у себя дома». В среднем они зарабатывали пенни с шиллинга, и это может казаться не очень большой суммой, пока не добавишь к ней итоговый доход в 433 % годовых. Один ливерпульский реформатор отправил в парламентскую комиссию вексель, чтобы продемонстрировать «пустое пространство, которое на нем предусмотрено на случай увеличения суммы долга»
[1081]. Шанхайские заимодатели, зарабатывавшие на разменных марках, даже если они не были индийцами или гангстерами, тоже были в курсе происходящего и также оставляли свободное место. В этом ключе внушительный размер их итогового дохода не выглядит таким уж неожиданным.
Демократизация долга
Подобный режим выдачи кредитов никогда полностью не исчезал, однако в ходе ХХ века его медленно, но верно стал заменять новый. Признавая, что долги и кредиты имеют долгую историю, нельзя, тем не менее, отрицать и то, что после 1900 года они превратились в нечто качественно и количественно новое. В сфере потребительского кредита произошла революция, по мощности сравнимая с промышленной, ведь она сделала недорогие товары массового производства доступными любому. В действительности расширение кредитного инструментария для многих превратило мечту о вещах в реальность. Новая система кредитования пережила несколько этапов становления: началось все с рассрочки и ипотек, затем появились кредитные карточки магазинов и личные ссуды, а совсем недавно – кредитные карты и изъятие залога за ипотеку.
Кредит впрыснул в потребительский капитализм свежую энергию. Уже в межвоенный период на покупки в рассрочку приходилось 2–6 % потребительских расходов в Соединенных Штатах и Западной Европе. К 2006 году «необеспеченные потребительские кредиты» составляли 25 % наличного дохода в Соединенных Штатах, 24 % в Великобритании, 16 % в Германии и Австрии и 9 % в Италии
[1082]. Для краткости изложения к потребительским кредитам в этой книге относятся все возможные ссуды, кредитные карты, рассрочка и почтовые заказы. Однако люди покупают в долг не только вещи, но и дома. Добавив к списку ипотеки, мы увидим еще более плачевную картину. К 2007 году в Великобритании задолженность семей по отношению к наличному доходу составляла 180 %, в Соединенных Штатах – 140 %, в Японии – 130 %, во Франции и Германии – 96 %
[1083].
Наряду с увеличением наличного дохода кредит приобрел новые социальные и нравственные миссии. Раньше в долг брали и давали лично, деньги всегда передавали из рук в руки; из-за постоянной беготни в ломбард и обратно этот процесс у многих напоминал вращающуюся дверь. Однако, взяв кредит, люди не меняли свой социальный статус. Современную же систему можно сравнить с эскалатором: кредит позволяет приобрести товары и активы, благодаря которым можно выбиться в люди. В этой связи неправильно видеть в долгах один лишь недостаток благоразумия и привычку жертвовать будущим в угоду настоящему. Стоит признать в получении кредита и добродетель – мудрый вклад в будущее благосостояние и счастье. Постепенно система кредитования утратила элемент личного надзора за должником, позволявший отслеживать, как человек пользуется ссуженными ему деньгами. На смену личной оценке пришли механизмы оценки кредитоспособности, а на смену местным заимодателям, которые знали историю семьи от и до и выстраивали базу клиентов на протяжении не одного поколения, – анонимные финансовые институты.
