Исходя из этого можно сказать, что европейцы не испытывали естественного отвращения к возможности брать деньги в долг. Скорее здесь важно другое – именно европейские политические лидеры первыми стали вводить различные ограничения на кредиты. В Италии при Муссолини в 1936 году вышел закон, который разрешал наличие строго определенного количества банковских филиалов и финансовых институтов
[1102]. Взять кредит не так-то просто, если поблизости нет банка, который может его предоставить. После войны Национальный совет по вопросам кредитования ввел во Франции похожие ограничения на количество организаций, имеющих право выдавать кредиты. В 1966 году французу, покупающему телевизор в рассрочку, необходимо было внести наличными первоначальный взнос в размере 25 % от цены товара, немцу – уже 10 %, а британцу лишь 5 %, а срок выплат был у него на полгода длиннее. Поэтому неудивительно, что телевизоров и других товаров длительного пользования во Франции продавали меньше всего
[1103]. Прежние христианские предрассудки по поводу ростовщичества дольше находили отклик в душах французов, чем в душах американцев или британцев – подтверждением этому служит Neiertz, закон 1989 года, установивший 20-процентную ставку по кредитам. В Западной Германии тем временем баловали бонусами тех, кто делал вклады. Им разрешалось не платить подоходный налог с первых 600 немецких марок, заработанных на процентах; в 1993 году, когда были введены автоматические налоговые вычеты из заработанной платы, эта сумма была увеличена до 6000 марок
[1104]. В Японии предлагали похожие налоговые послабления. А вот в Соединенных Штатах попытки контролировать кредит оказались недолговременными. В 1942 году Америка ввела ограничения по возобновляемому кредиту, сократив его максимальный срок до 18 месяцев, а также установив размер первоначального взноса. Спустя десятилетие эти ограничения были сняты в связи с лоббистской политикой магазинов.
Сколько бы европейцы брали кредитов, если бы условия для этого были более благоприятные? Опыт разных стран свидетельствует о том, что намного больше. Когда в 1958–1960-е годы в Великобритании были сняты ограничения по рассрочкам, количество кредитов резко возросло
[1105]. В большинстве европейских стран дешевые кредиты появились лишь в 1980–1990-е годы в рамках либерализации финансовых услуг и введения более низких процентных ставок. В Италии даже в 1995 году каждый второй человек, подававший заявку на получение кредита, получал отказ. К 2002 году девять из десяти итальянцев получали кредит, на который они рассчитывали
[1106]. Большее число банковских филиалов и кредиторов в целом гарантировало более дешевые, доступные кредиты.
Европейские предосторожность и стремление контролировать кредитование связаны с тремя факторами: страхом перед инфляцией, социальным обеспечением и снобизмом определенных классов. В 1950-е годы главной задачей правительства Франции и Западной Германии были меры по предотвращению инфляции, которая могла уничтожить достижения «экономического чуда». Из-за слишком большого числа кредитов инвестиции могли лишиться важного капитала. Кроме того, существовали опасения, что кредиты усугубят социальные конфликты. Потребителей необходимо было защитить от них самих, особенно это касалось выходцев из самых уязвимых классов общества. Модель социального рынка в Западной Германии искала гармонии в экономическом росте и отдавала предпочтение сбережениям, а не кредитам. Считалось, что доступные кредиты отберут у семей их с трудом заработанный хлеб. А вот получив налоговые послабления и вложив свои средства в Bausparen (фонд строительной организации) и Vermögensbildung (фонд формирования собственности и состояния), люди смогут накопить на собственное жилье и таким образом повысить социальное равенство.
В начале 1950-х годов рост покупок в рассрочку вызвал настоящую панику среди блюстителей нравственности. В газетах рассказывали о рабочих, которые были по уши в долгах и 11-го числа каждого месяца заявляли о болезнях, чтобы кредиторы не смогли забрать их зарплаты – выплаты по больничным официально нельзя было изымать в счет долга. Многие из таких историй были выдуманы с целью привлечь внимание, сделать сенсацию. Авторы одного исследования обнаружили, что лишь 1 % всех взявших рассрочку потребителей оказались в итоге в нужде и полностью отдавали свои зарплаты для погашения задолженности
[1107]. В большей степени подобные беспокойства связаны с патернализмом, классовыми предрассудками и национальной гордостью. В конце концов, разве не умение копить сделало Пруссию великим государством? В воздухе витал страх, что сильные немцы превратятся в нацию должников и слабаков, и это последнее, чего хотела нация после унизительного поражения.
В отличие от американского среднего класса, многие немецкие бюргеры продолжали относиться к кредиту с недоверием. Чем образованнее они были, тем труднее им было примириться с мыслью, что простой народ тоже имеет право брать кредиты в банке. Образованная буржуазия сомневалась в способности низших классов тратить дополнительные средства на «правильные», культурные удовольствия. Эрудит и патриот Вернер Зомбарт в своем труде о роскоши, опубликованном в 1912 году, подчеркивал экстравагантность и некультурность, свойственные нуворишам. На примере их показушного поведения он делал вывод об особенностях человеческой природы в целом. Роскошь, писал Зомбат, отражает «неспособность простых и грубых людей получать от жизни удовольствие, отличное от материального»
[1108]. Подобные классовые предрассудки продолжали бросать тень на кредит вплоть до «экономического чуда» 1950–1960-х годов. В обществе средние классы считались активными сторонниками экономии. Однако, как ни странно, в действительности именно они возглавляли лигу заемщиков. Данные финансовых институтов показывают, что государственные служащие составляли одну из самых крупных групп их клиентов
[1109]. Таким образом, можно сделать вывод, что желание буржуазии по-отечески защитить «обыкновенных» потребителей от самих себя хотя бы отчасти было вызвано их заинтересованностью в предоставлении среднему классу исключительного права на кредит.
