Там, где на кредиты вводились ограничения, процветали неофициальные ростовщические сети. Наличие в послевоенной Европе странствующих торговцев, отпускающих товары в кредит, и популярность покупок по почте отражали существующий здесь низкий уровень развития банковских услуг для физических лиц. И действительно, Crédit LyonnaCrédit Lyonnais во Франции, Midland Bank в Великобритании и немецкие банки хотя и начали предоставлять кредиты физическим лицам в 1958–1959 годах, обслуживали только узкий круг клиентов. Спустя десятилетие лишь у каждого пятого француза имелся текущий счет в банке, а большинство британцев по-прежнему получали зарплату наличными. Через банки проходила весьма небольшая доля потребительских кредитов; в 1966 году в Великобритании она составляла лишь одну треть. Если человеку необходимо было занять денег на покупку автомобиля, он отправлялся в финансовый дом. А кредиты на покупку мебели и одежды предоставляли сами магазины. А также почтовая служба.
Европейский рынок кредитов в результате оказался сегментирован, непрозрачен и неконкурентоориентирован
[1110]. Это была одна из причин, по которой европейцы меньше брали взаймы. Ограничения касались в первую очередь больших сумм. Люди не занимались поиском лучшего предложения по кредиту. После первого отказа большинство семей оставляли попытку взять кредит и откладывали крупные покупки до лучших времен. Что касается меньших сумм, то с ними дело обстояло несколько иначе. Если базой для распространения потребительского кредита в США стал пригородный универмаг, то в Великобритании ее роль сыграла почтовая торговля. Почтовые заказы позволили семьям рабочих получить доступ к миру товаров, не выходя из дома. Банки – для богачей, а почтовая торговля – для простых людей, так они рассуждали. В послевоенное время домовладение, классовые, социальные особенности, личные отношения повлияли на потребительский кредит примерно так же, как уличные торговцы век назад. В 1970 году, находясь на пике своей популярности, компании почтовой торговли наняли три миллиона агентов. В большинстве своем это были местные женщины, имевшие чуть более высокий социальный статус, чем их клиенты, стилю и образу жизни которых они захотели бы подражать. «Каждый вечер пятницы, – вспоминает одна женщина-агент, – ко мне приходили друзья и соседи, сидели на кухне, пили чай, снова и снова просматривали каталог – и платили наличными»
[1111].
Копи и трать
Есть тенденция противопоставлять кредиты сбережениям, однако для большинства семей в развитых обществах эти вещи взаимосвязаны. А вот относительные функции этих финансовых инструментов и баланс между ними менялись с течением времени. Как и институциональный кредит, вклады относятся к изобретениям современности. Как в случае с кредитами физическим лицам, сбережения изначально были придуманы и продвигались социальными реформаторами и лишь спустя время нашли союзника в правительстве. По обе стороны Атлантического океана первые сберегательные банки открылись в начале XIX столетия. Их основателями были филантропы, мечтавшие научить рабочих и мелких торговцев таким добродетелям, как бережливость, умеренность и независимость. Сбережения, надеялись они, смогут уничтожить порочный круг расточительства и нищеты и наставят бедных на путь трудолюбия и самосовершенствования. В конце XIX века благодаря почтовым сбережениям эти местные инициативы превратились в национальные сети. А благодаря двум мировым войнам правительство возглавило процесс. От облигаций военных займов и сберегательных марок зависела судьба государства. В точности так же, как это происходило с новыми формами кредита, система сбережений развивалась посредством межгосударственной сети обмена и подражаний. Еще в 1870-х годах японские реформаторы одними из первых в Азии ввели сберегательные почтовые книжки, скопировав бельгийскую и британскую систему. Спустя столетие они передали свой опыт Южной Корее, Сингапуру и Малайзии. По всему миру школьники стали еженедельно отдавать учителям свои пенни на хранение. Однако ни одной стране не удалось сравниться с Японией масштабом сберегательных кампаний. После окончания Второй мировой войны 8 миллионов школьников начали вкладывать деньги в детские банки (kodomo no ginko¯). В 1970-х годах наличие почтовых сбережений давало японцам возможность бесплатно ходить в бассейны, посещать определенные отели и арендовать залы для свадеб. К тому моменту норма сбережений для японских семей составляла 23 %
[1112].
Вне всякого сомнения, такую пропаганду сбережений можно отнести к самым значительным кампаниям по изменению поведения, которые проводили правительства за всю современную историю. Не остается также сомнений в важности сбережений как для ведения войн, так и для поддержания мира. Сбережения являлись топливом для военной машины, причем и на стороне победителей, и на стороне проигравших. Большинство американцев вообще не имели каких-либо сбережений к началу Второй мировой войны, однако к концу ее у всех появились сберегательные облигации США. В 1950–1970-х годах сбережения играли важную роль не только в Японии и Корее, но и в других странах, где быстрыми темпами шла индустриализация, например в Финляндии – сбережения позволяли перенаправить капитал из бюджетов семей в промышленность. Вопрос, однако, заключается в том, действительно ли подобные кампании формировали новые привычки людей, распространяли «жизнестойкую культуру бережливости», как выразился недавно один историк, и могут объяснить, почему сегодня «Америка тратит, а весь остальной мир копит»
[1113].
Неверным будет описывать решение сберегать как привычку, а также карикатурно изображать англосаксов недальновидными и расточительными, противопоставляя им весь остальной мир – дальновидный и бережливый. Привычка – это действие, которое совершается регулярно и имеет собственную подсознательную силу. Едва ли компаниям, пропагандирующим сбережения, удалось превратить бережливость именно в привычку. История свидетельствует о том, что желание копить и сберегать у людей то появлялось, то пропадало. Семьи меняли свое поведение, зачастую резко, реагируя на давление внешнего мира и отвечая на изменения условий. Именно поэтому, чтобы заставить людей сберегать, потребовались прежде всего призывы к патриотизму и даже сила принуждения. Правительство Сингапура не лукавило, когда называло свой план «принудительными сбережениями». Согласно этому плану, 50 % заработной платы до удержания налогов рабочий обязан был положить на счет в Центральный страховой фонд, основанный в 1955 году; в 1986 году эта доля снизилась до 36 %, и такой она остается по сей день – служащий платит 20 %, компания – 16 %
[1114]. В фашистской Италии система сбережений на добровольной основе была настолько непопулярна, что от нее пришлось отказаться в 1931 году. Несколько десятилетий агрессивных кампаний не смогли предотвратить резкое сокращение сбережений в Японии и Корее в конце XX века: норма сбережений снизилась с 12 % и 24 % соответственно в 1990 году до 1 % к 2007 году. Бывшие школьники, которые неделю за неделей, год за годом откладывали свои иены, в зрелом возрасте стали активнее пользоваться кредитами – когда началась стагнация и потребительские кредиты стали более доступны
[1115]. Едва ли сберегательным компаниям удалось создать культуру мудрого планирования бюджета и предусмотрительности. По данным ОЭСР, показатели финансовой грамотности населения в Японии или Корее ничуть не выше, чем в Великобритании. Когда в 2004 году Южная Корея приняла Кодекс США о банкротстве, 8 % населения заявили о невозможности заплатить долги, что в 20 раз превысило количество обращений в самих Соединенных Штатах
[1116].
