Процент задолженности семей относительно общего дохода, 1995–2013
Источник: OECD National Accounts at a Glance, 2014, http://data.oecd.org/hha/household-debt.htm
Долг не существует в изоляции, его обязательно нужно соотносить с благосостоянием и доходом. Долг в $1000 по кредитной карте приведет в ужас бедняка, а вот принцу будет все равно. К сожалению, определить, сколькими активами обладает семья, не так просто: во время кризиса 2008–2009 годов многие обнаружили, что серьезно переоценивали стоимость своей недвижимости. Кредитный эскалатор замер. Ответственность за мировую рецессию несут два крупных кредитных дисбаланса. Один связан с историческими изменениями в отношениях между долгом частных лиц и доходом, которые были более всего ощутимы в Соединенных Штатах. В течение целого века, с 1870-х по 1970-е годы, американцы брали в долг все больше и больше, однако параллельно росли их доходы и активы. Резкий рост рассрочек и наличных ссуд в 1930-х годах уравновешивал чистый прирост в активах и сбережениях
[1138]. Дефолт случился и в годы бума – в 1950–1960-х. Но начавшаяся с 1970-х годов стагнация в росте зарплат изменила ситуацию. В этот момент Америка и превратилась в «страну-должника»
[1139].
Второй дисбаланс носил уже глобальный характер и касался отношений таких стран, как Соединенные Штаты и Великобритания, которые любили покупать в кредит, с такими странами, как Германия и Китай, которые продавали им автомобили и одежду, однако сами редко покупали, предпочитая хранить свой заработок в виде сбережений. В этой связи возникает интересный вопрос: возможно, потреблять слишком мало не менее глупо, чем потреблять излишне много? То, что японцы должны тратить больше и копить меньше, являлось главным посылом американских дипломатов в 1980-х годах. Мировой дисбаланс вылился в кризис 2009 года, так как долг за эти десятилетия превратился в мировой рынок. Банки переправляли избыточные сбережения из одной части мира в субстандартные ипотеки в другую его часть. В такой ситуации кризис был неизбежен.
Не отрицая тяжелых последствий мировой рецессии, важно все же взглянуть на историю долга в более широком контексте, с учетом накопления состояния. С 1980-х по начало 2000-х годов, то есть до расцвета ипотечных кредитов с высоким уровнем риска, благосостояние людей действительно мощно росло. К 2001 году чистые активы семей в Соединенном Королевстве и Японии в шесть раз превышали их задолженность; в Германии – в пять раз; в Соединенных Штатах – в четыре раза
[1140]. Кризис 2009–2011 годов, возможно, и уничтожил несколько лет роста, однако он не смог ничего поделать с тенденцией накопления благосостояния в целом, наблюдавшейся на протяжении десятилетий. Задолженность частных лиц по-прежнему меньше частного капитала, и чем меньше эта разница, тем богаче страна. Отличное тому доказательство приводит Европейское социальное исследование 2004–2005 годов. Согласно его данным, британские, немецкие и скандинавские семьи меньше страдают от финансовых стрессов, чем их более бедные соседи из Португалии, Греции и Восточной Европы
[1141].
Революция кредитования частных лиц продолжилась с появлением в англоязычных странах в 1990-х и 2000-х годах вторичных ипотек и залогов под имеющееся жилье. Дом превратился в пункт выдачи наличных. С исторической точки зрения это стало радикальным завершением тенденций ХХ столетия, ведь потребитель встал на один уровень с кредитором. И дело не только в том, что кредит физическим лицам теперь занимал бо́льшую долю от числа всех кредитов в общем. К потребителям стали относиться как к бизнесменам в миниатюре, ведь они имели право и возможности продать все свои активы, чтобы профинансировать свои новые проекты. Экономическая теория распространилась на женитьбу, развод и воспитание детей – заслуга чикагского Нобелевского лауреата Гэри Беккера в 1960-х годах, – а в семье теперь видели единицу производства и потребления
[1142]. Прежние различия между движимым и недвижимым имуществом словно ветром сдуло. Зачем относиться к дому иначе, чем к автомобилю или драгоценностям? Зачем удерживать потребителей от использования уже существующей недвижимости для покупки чего-то другого? Столетиями республиканские писатели идеализировали дом как якорь гражданской ответственности и общества в безграничном мире рыночных отношений. Теперь англоязычные страны решили от этого якоря отказаться. Международный рынок поглотил «дом», сделав его собственностью кредитов и долгов. В 1970-х годах началось рефинансирование, а в 1986 году оно получило новый толчок благодаря налоговой реформе Рональда Рейгана, предоставившей налоговые льготы по «вторичным ипотекам» и отделившей их от всех других видов ссуд. Теперь дом оказался самой дешевой возможностью получить кредит. В большинстве стран континентальной Европы дом, напротив, продолжал оставаться тем, чем он всегда являлся и в юридическом, и в материальном смысле. Вместо того чтобы предложить простой переход от одной кредитной сферы к другой, Франция, Германия и Италия продолжали поддерживать границы между ними. Чтобы взять ипотеку, как и прежде необходимо было заплатить внушительный первоначальный взнос в 20–40 %, и это еще одна причина, по которой жители этих стран продолжали активно копить. Мобильные ипотеки и простое рефинансирование оставались для этих стран чуждыми понятиями.
«Обналичивание» дома стало завершающим аккордом кредитной революции. Кредиты под залог недвижимости означали буквально следующее: у дома отбирается немного стоимости для того, чтобы заплатить за что-то другое. В 2003 году американские семьи взяли таким образом кредитов на $139 миллиардов, что составило 6 % от их чистого дохода. В экономику Австралии таким образом пришло еще 2–3 % дополнительного потребления
[1143]. По традиционной кейнсианской модели подобные дополнительные инъекции до сих пор делало государство. Получение кредитов под залог увеличившейся стоимости недвижимости заменило эту модель на «приватизированное кейнсианство»
[1144]. Вероятно, не менее важное значение имела непрямая связь между ценой дома и возможностью и желанием тратить деньги. Экономисты сравнили влияние финансового состояния и стоимости недвижимости на желание потреблять и обнаружили интересные различия между разными странами. Рост курсовой стоимости акций имел одинаковое влияние на потребление в США, Японии и Еврозоне: люди тратили 6 центов на каждый дополнительно приобретенный доллар. Что же касается роста стоимости недвижимости, здесь жители разных стран вели себя абсолютно по-разному. Когда стоимость дома увеличивалась, скажем, на $100 000 в Америке, его владелец тратил дополнительные $5000. Японский или европейский владелец реагировал на такое же увеличение стоимости ростом своих расходов всего лишь на $1500. Во всех странах повышение стоимости недвижимости провоцировало рост потребления: в одних больше, в других меньше. В Финляндии, Швеции и Нидерландах наблюдались такие же тенденции, как и в англоязычных странах. Опять же это связано не только с процентом владельцев недвижимости среди населения, но и с тем, насколько просто семьи могут обеспечить ликвидность своих домов и пользоваться растущей стоимостью жилья – распространены ли в стране кредиты под залог жилья, есть ли гибкие ипотечные программы и несложная система рефинасирования?
[1145]
