В реальной жизни у времени, в отличие от денег, конечно же, отсутствует «дискреционность» в чистом виде. Она не выражается в долларах и фунтах, но она связана с привычками, последовательностью действий и их координацией. Если свалить все в кучу, можно серьезно ошибиться в расчетах. Однако концепция дискреционного времени позволяет отличать тех, кто отказывается от свободного времени добровольно, от тех, кто вынужден от него отказываться. Те, кто зарабатывает в два раза больше других, жалуются на то, что у них нет времени, однако если бы они захотели, они смогли бы воплотить мечту Кейнса в реальность. И хотя, конечно, нельзя считать их полноправными властителями своей судьбы, все же считать их жертвами из-за нехватки времени довольно сложно. Настоящие заложники ситуации – родители-одиночки. Интересный факт: европейцы – неважно, живут ли они в процветающей Швеции или в корпоратистской Франции, – в точности так же, как американцы, не умеют превращать дискреционное время в досуг. Швед мог бы иметь в распоряжении 85 дополнительных часов свободного времени в неделю, не став при этом бедняком. Но в реальной жизни он довольствуется всего лишь 30 часами. Схожим образом среднестатистический американец, немец и француз жертвуют 46 часов потенциального свободного времени в неделю. Поэтому не стоит преувеличивать различия между «любящими досуг» европейцами и «энергичными» американцами.
Как ни крути, большинство людей общества изобилия не согласны довольствоваться удовлетворением только базовых потребностей. Дауншифтинг остается выбором меньшинства
[1217]. Люди не считают огромное количество свободного времени достойным приобретением, если ради этого им придется жить в более скромном жилище, носить поношенную одежду, не иметь возможности обновить мебель, отказаться от машины, самых последних технологических новинок и экзотического отпуска. Возникает вопрос: а правилен ли выбор в пользу последнего? Или подобное распределение времени все же делает людей менее счастливыми и было бы лучше выбрать свободное время? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо разобраться с таким понятием, как благополучие, и методами для его измерения. За последние десятилетия было проведено немало исследований с целью заменить традиционный экономический показатель – валовой внутренний продукт (ВВП) – рядом альтернативных показателей для определения уровня нашего благополучия и счастья. Мы не можем уделить должное внимание всем этим серьезным работам
[1218],однако хотели бы воспользоваться результатами, касающимися использования времени. Изначально исследователи стремились найти тонкую связь между доходом и счастьем в обществах изобилия. В 1974 году Ричард Истерлин в своей знаковой работе отметил, что, хотя богатые американцы были счастливее своих бедных соседей, как народ в целом они не были счастливее в 1970 году, чем в 1946 году, несмотря на тот факт, что в 1970-м они были на 60 % богаче (фактический доход). Когда базовые потребности были удовлетворены, ежегодный доход в $15 000 (по курсу 1974 года) уже не был в состоянии сделать человека более счастливым
[1219].
Проведенные с тех пор исследования были более оптимистичны и доказали, что богатые страны все-таки более счастливы, чем бедные. Датчане сегодня и богаче, и счастливее, чем 40 лет назад. Ученые попытались также определить «денежный» порог, за которым деньги больше не в состоянии купить счастье. Однако, например, исследование Института Гэллапа в 2007 году обнаружило, что счастье американцев все же продолжает расти вместе с ростом дохода
[1220]. Нас не должно удивлять, что счастье не так буйно цветет в развитых странах, даже когда с неба буквально падает денежный дождь. Новая машина или кухня повышают наше объективное благополучие, в то же время повышая и наши ожидания от жизни. Наше субъективное благополучие, а именно им занимается большинство исследователей, остается неизменным. Это так называемый эффект «беговой дорожки удовольствия». Также стоит отметить, так как об этом часто забывают, что ни одно из подобных исследований не доказало, что изобилие сделало нас менее счастливыми.
Конечно, можно много узнать, спрашивая людей о том, довольны ли они своей жизнью в целом. Однако наши будни состоят из сочетания разных видов деятельности, и можно узнать еще больше, если спросить людей о том, насколько приятно/неприятно им было заниматься тем или иным делом в течение дня, а затем выяснить, сколько времени они посвятили каждому занятию. Этот метод реконструкции дня был разработан лауреатом Нобелевской премии психологом Даниэлем Канеманом. Именно этот метод использовался им, его коллегой по Принстонскому университету Аланом Крюгером и еще четырьмя экспертами при проведении опросов об использовании времени и счастье во Франции и Соединенных Штатах. В 2005 году команда ученых опросила 800 женщин в не самом крупном городе США (Колумбус, штат Огайо) и столько же женщин во Франции (жительниц небольшого города Рен)
[1221]. В результате получился так называемый индекс U (от англ. «unpleasant» и «unhappy» – «неприятный» и «несчастный») – «индекс мучений», показывающий процент времени, который тратится на неприятное занятие. В этом отношении обнаружилось много сходств между странами. Американки, так же как и француженки, считали секс, фитнес и прием пищи гораздо более приятными занятиями, чем работу и уход за детьми. Стоит также отметить, что просмотр телевизора оказался таким же приятным занятием, как молитва и разговор, и намного приятнее сна и похода по магазинам. Однако были найдены и серьезные отличия. Француженки чаще делали то, что им доставляет удовольствие – больше ели и да, больше занимались сексом и меньше занимались неприятными вещами – домашней работой и оплачиваемой работой. Кроме того, уход за детьми не был им так уж в тягость по сравнению с американками, что, возможно, связано с более развитой системой детских садов во Франции и наличием под рукой бабушки и дедушки.
