Первоначальным источником богатства «соляных купцов» было их исключительное право продавать соль по монопольным ценам, которое они получили в обмен на поставку зерна и корма для императорской армии, находящейся в отдаленных районах страны. В 1490-х годах обмен зерна на соль перестал быть таким актуальным, и купцы стали расширять свою деятельность до торговли шелком и чаем, а также начали заниматься ростовщичеством. В Янчжоу в XVIII веке новые императоры династии Цин предоставили соляным купцам должности государственных чиновников, избавив их при этом от необходимости сдавать сложный экзамен для поступления на государственную службу. В домах купцов в подтверждение этого нового статуса появились дворцовые залы и экзотические сады с павильонами и мостами. Некоторые купцы строили веранды. Сандаловое дерево привозили из Аравии, нефрит – из Мьянмы, а мрамор – из Сычуани. В 1795 году писатель Ли Доу насчитал в Янчжоу девять различных видов глазированных украшений для крыши. Четыре сада, заметил он, были построены в западном стиле. Многие купцы украшали свои дома часами и зеркалами из Гуандуна и Европы
[103].
Происходящее в Китае было идентично процессам в Италии: поток вещей достиг купцов и крестьян, а также земледельческую элиту. Влияние императорского двора было намного менее сильным, чем принято считать. Вещей становилось больше главным образом из-за городов с развитой торговлей и благодаря росту рыночных отношений в деревне. Пышность купеческих домов ставит под сомнение представление о китайцах как о бережливом народе, которое сформировалось в результате рассказов западных путешественников XIX века. Однако все это не означает, что мода, новинки и расточительство принимались обществом с распростертыми объятиями. Как раз наоборот, транжир обвиняли в подрыве социальной иерархии и ухудшении нравственности. Так же, как и в Европе периода Возрождения, в империи Мин земля ставилась выше торговли. Как гласила древняя поговорка, государство подобно дереву: его корни – это сельское хозяйство, купцы и ремесленники – не более чем ветви. Разбогатевшие купцы покушались на этот естественный порядок. Один историк из Цзяньнина (провинция Фуцзянь) с ужасом отметил в 1543 году, что некоторые люди добровольно становятся купцами
[104].
Знать и шэньши в империи Мин относились к новым веяниям моды с недоверием. Купающиеся в золоте купцы и плебеи-потребители вносили хаос в общественный порядок. В результате был воздвигнут барьер, не позволяющий самонадеянным потребителям с их вещами взбираться наверх, – понятие вкуса. Слишком влиятельного земледельца Вэнь Чжэньхэна императорский двор Мин не стерпел и отправил в тюрьму, где в 1645 году он уморил себя голодом, когда маньчжуры захватили Сучжоу. Однако до этих событий в свои лучшие годы Вэнь Чжэньхэн был чем-то вроде нового вида советника по стилю, написав «Трактат о ненужных вещах» (1615–1620). Заголовок был намеренно ироничным, ведь настоящим предметом этого исследования были вещи, «необходимые» для благородной жизни: «Полог кровати для зимнего времени должен быть выполнен из эпонжа или из плотного хлопка с узорами пурпурного цвета. Пологи из бумажной ткани или гладкого крученого шелка считаются неприличными». Для историка-искусствоведа Крейга Кланаса слово «трактат» в названии указывает на то, что в Китае развивалась своя собственная «первоначальная потребительская культура». В определенном смысле так оно и было. Стилю теперь тоже можно было научиться по справочнику. В мире Вэня статус был результатом не рождения, а изысканного потребления, то есть умения различать дурной (su) и хороший (wu) тон. Законы вкуса диктовала культурная столица. Имело значение не количество вещей, принадлежащих человеку, а то, насколько он в состоянии создать «гармоничное» (yun) взаимодействие между предметом и его окружением. Размер вазы должен был соотноситься с размером комнаты. Зимой и весной эта ваза должна была быть из бронзы, а летом – из фарфора. И конечно же, в вазе не должно было находиться больше двух видов цветов, так как «слишком большое разнообразие создает впечатление винного магазина»
[105].
Хотя в «Трактате» и говорилось об удовольствии, получаемом от использования вещей, он являлся своеобразной антитезой потребительской культуры, которая утвердилась в современном мире. В частности, он сообщал, что новинки мало кого привлекают, а вещи, которые производятся для рынка, вызывают лишь недоверие. Настоящей ценностью обладает только антиквариат, а оценить его по достоинству может лишь человек с безупречным вкусом. Как написал один из единомышленников Вэня в предисловии к «Трактату», сыновья нуворишей, «парочка олухов и людей низкого происхождения», пытались изобразить из себя «истинных ценителей», но были обречены на провал, «пороча все, что попадало им в руки, своим неумелым обращением и опускаясь до невероятных низостей»
[106]. Ценность антиквариата способствовала появлению небывалого спроса на этот вид товара, который доводил некоторых до ограблений гробниц. Он также породил целую волну подделок. «Сколько же существует настоящего антиквариата?» – вопрошал один поэт в конце XVII века в Сучжоу, предостерегая своих читателей от фальшивок. Популярная техника подделывания заключалась в добавлении уксуса к меди, чтобы создать эффект древней патины
[107]. Тем не менее этот спрос в конечном итоге удовлетворялся с помощью выкапывания древних бронзовых изделий времен династии Шан (1600–1046 гг. до н. э.) и нахождения древних рукописей времен династии Цзинь (265–420), то есть товаров, которые уже существовали и не приводили к появлению новых видов товаров. Исключение составляли недавно созданные произведения искусства и написанные рукописи, однако даже тут современные художники стремились подражать древним мастерам. Вместо того чтобы потреблять новые предметы, люди считали своей обязанностью любовно беречь антиквариат и подлинные произведения искусства на протяжении всей своей жизни. И даже после нее. Многие купцы, а также приближенная к императору знать желали быть похороненными в окружении своих старинных нефритов и бронзовых изделий, древних картин и книг. В 1495 году купца Ван Чжэнь похоронили вместе с 24 картинами и двумя древними рукописями. Две из этих картин якобы принадлежали художникам времен династии Юань (1279–1368), но на самом деле были подделками; несколько других картин были написаны придворными художниками и шэньшами в XIV–XV веках
[108].
