Обычно оценки общества потребления основывались на стандартных показателях активности рынка, таких как располагаемый доход и ВВП. Государственные расходы при этом игнорировались. Уровень потребления мистера и миссис Смит рассматривался как производная от зарплаты от цен. Однако это наивное упрощение. В обществах изобилия полно семей, потребление которых либо полностью, либо частично зависит от нерыночных источников – это государственные школы, здравоохранение, пенсии, пособия на детей, социальное жилье, пособия по безработице – список можно продолжать до бесконечности. Использовать ВВП в качестве главного показателя уровня жизни, как делают многие комментаторы, не менее проблематично. Как указывает само наименование показателя, внутренний валовой продукт измеряет лишь то, что было произведено для рынка. Он не сообщает нам обо всем, что люди потребили. О том, насколько важны государственные услуги и расходы, говорит команда ученых – лауреатов Нобелевской премии – Джозеф Стиглиц, Амартия Сен и Жан-Поль Фитусси, которые разработали новые способы оценки состояния экономики. Они наглядно показывают, как потребление семьи во Франции и Финляндии подскакивает на целых 20 %, если учесть социальные выплаты. В 2007 году французское правительство потратило на семьи €290 миллиардов, главным образом в форме медицинских и образовательных услуг. В Соединенных Штатах, напротив, социальные выплаты обусловили прибавку в размере всего 10 %
[1463]. Таким образом, истинный уровень потребления во Франции и Финляндии гораздо ближе к уровню Соединенных Штатов, чем кажется, если судить по стандартным показателям. Вот так обрисовывается доселе скрытый мир потребления.
Начиная с 1950-х стало естественным критиковать общества изобилия за усиление частного потребления в ущерб общественным благам. Эта мощная идея была блестяще изложена Джоном Кеннетом Гэлбрейтом в его бестселлере «Общество изобилия», изданном в 1958 году
[1464]. Это крайне депрессивная история. Но данные последних 50 лет свидетельствуют о другом. Чем богаче нация, тем больше государственных денег тратится на здравоохранение, пенсии и образование. Некоторые страны, правда, продолжают тратить на социальные выплаты больше, чем другие: социальные расходы во Франции составляют 30 % ВВП, в то время как в Соединенных Штатах – всего 20 %, а в Южной Корее – 10 %. Тем не менее глобальная тенденция почти везде одинакова – социальные выплаты растут. В 1960 году в среднем социальные расходы в странах ОЭСР составляли 10 % ВВП. К 2007 году их доля выросла почти в два раза – до 19 %. Даже Южная Корея сегодня выделяет из своего ВВП на социальные выплаты в три раза больше, чем поколение назад. Относительное сокращение социальных расходов в Нидерландах и Ирландии после 1985 года является скорее исключением из правила. Начиная с 2009 года всего несколько стран немного сократили свои траты на социальные сферы по отношению к ВВП (Великобритания и Германия – на 2 %), однако для развитых стран в целом – стран ОЭСР – уровень социальных выплат в 2014 году равен уровню перед мировым кризисом 2009 года, то есть выше 21 % (отношение социальных трат к ВВП); и действительно, Япония, Финляндия и Испания увеличили их на 4 %. Меры строгой экономии ударили прежде всего по бедным и неблагополучным, однако нам еще предстоит увидеть, смогут ли правительства в будущем переломить историческую тенденцию к резкому повышению социальных расходов, особенно в странах со стареющим населением
[1465].
Эру изобилия (1949–1973) сегодня вспоминают как бум частного потребления. Однако это лишь половина всей картины. В Соединенных Штатах федеральные расходы на потребление (без учета расходов на оборону) росли в среднем на 2,7 % в год в 1950-е и 1960-е, а также на 4 % в год в 1970-е; траты на потребление штатов и местных округов росли на 4 % и 6 % в год соответственно в 1950-е и 1960-е. В 1958 году, когда Гэлбрейт опубликовал свое «Общество изобилия», расходы правительства США выросли более чем на 5 %, в два раза превысив рост частных затрат на потребление. В остальные годы, как правило, частное потребление росло быстрее, чем государственное. Важно, что в течение всех этих лет расцвета государственные расходы не сокращались, а увеличивались, как в общем денежном выражении, так и в виде доли ВВП. К 1978 году государственные расходы на социальную безопасность и здравоохранение даже превысили траты на оборону
[1466].
Вопрос о том, что государственные расходы значат для благополучия страны, служил предметом спора для экономистов еще со времен Кейнса, и попытка какого-либо историка разрешить этот спор парой фраз представляется самонадеянной. Государственные расходы не всегда оказываются благом: в определенных контекстах они могут заменять частные траты. В течение десятилетий высокого роста, в годы послевоенного «экономического чуда» и высокой занятости государственные деньги, возможно, не слишком перевешивали частное потребление. Трудно оценить прямое влияние. В Канаде, например, федеральные выплаты сыграли серьезную роль в увеличении потребления сразу после войны, однако затем они потеряли свое значение, так как инфляция буквально уничтожила семейное пособие; после 1949 года рост потребительских кредитов и сокращение сбережений стали более значимыми факторами
[1467]. Однако государственные расходы значительно повлияли на потребление косвенным образом, например посредством поддержки домовладельцев в Канаде, программы трудоустройства ветеранов, списания долгов по ипотеке в Соединенных Штатах. В Канаде в 1950-х было построено свыше миллиона новых домов, как правило, на одну семью. Сколько бы холодильников и автомобилей было продано, если бы не поддержка правительства в строительстве домов и дорог?
