Возможно, чтобы ситуация прояснилась, стоит взглянуть на историческую картину. Резкое увеличение общественных трат, очевидно, не сказывается на изобилии негативным образом. Наоборот, не будь их, Франция, Швеция и Германия не могли бы называться богатыми странами. Соединенные Штаты в 1964 году были богаче, чем в 1954-м – а ведь за этот период социальные расходы государства выросли в два раза. Несмотря на все альтернативные модели капитализма и ожесточенные дебаты между самопровозглашенными либералами и защитниками государства всеобщего благоденствия, когорта богатых наций дружно двинулась по пути увеличения социальных выплат. Какие-то из них продвинулись чуть дальше остальных, но все они двигались в одном направлении. Чем богаче становятся страны, тем меньше становится доля частного потребления в ВВП
[1468]. Современная история не знает примера, когда сокращение финансирования социальной сферы привело бы к большему изобилию, по крайней мере пока. Как бы то ни было, скорость роста государственных выплат со временем возросла. В 2000 году траты на социальную сферу в Шри-Ланке и Панаме более чем вдвое превышали аналогичные затраты в большинстве наиболее развитых европейских стран в 1930 году
[1469]. Не стоит, кстати, преувеличивать различия между более социально благополучными Скандинавскими странами и либеральными Великобританией и США. Датская и шведская социальная помощь кажется щедрой лишь на бумаге, однако в реальности то, что эти страны раздают одной рукой, они отбирают другой – через высокие налоги. В то же время расходы на общественные нужды в Соединенных Штатах и Великобритании оставались высокими даже в неолиберальные 1980-е; Маргарет Тэтчер удалось урезать их лишь на один год (1985), а Рональду Рейгану не удалось даже этого
[1470].
Насколько устойчиво и рационально подобное положение дел? В 1950-е и 1960-е высокий экономический рост и высокие инвестиции позволяли тратить деньги на больницы и пенсии. Начиная с 1970-х, однако, рост замедлился, и увеличение государственного потребления совпало с уменьшением государственных инвестиций; в Соединенных Штатах и главных странах Европейского союза (12 стран-основателей) государственные инвестиции сократились с 4 % ВВП в 1975 году до приблизительно 3 % в 2005-м. С точки зрения некоторых экспертов этот сдвиг в сторону государственного потребления чреват плохими последствиями – снижением производительности и частных инвестиций, что в итоге приведет к уменьшению зарплат, рецессии и банкротствам
[1471]. И все же с исторической точки зрения рискованно расценивать государственное потребление как бессмысленное выбрасывание денег на ветер. Как ни крути, оно улучшает системы здравоохранения и образования, что важно для экономического развития. Интересный факт: Германия, столкнувшаяся с самым мощным снижением государственных инвестиций среди стран Евросоюза, превратилась в одну из самых сильных держав после кризиса 2009 года
[1472].
Еще одно важное наблюдение касается трат на социальную сферу. Специалисты по статистике говорят о «социальных трансфертах». Технически это правильно, ведь государство использует пособия, пенсии и жилищные льготы, чтобы переместить деньги из одной части общества в другую; эти трансферты не всегда осуществляются от самых богатых к самым бедным – в отличие от Великобритании, стран Северной Европы и Австралии, в Средиземноморских странах большинство денежных пособий получают обеспеченные семьи с высокой занятостью и хорошим пенсионным стажем
[1473]. Вопрос о том, что происходит в ходе подобных перемещений денег, уже давно стал предметом ожесточенных споров. Гарольд Виленский, американский эксперт, говорил в 1960-х о том, что социальное обеспечение почти никак не влияет на равенство. Бедные остаются бедными. Единственные, кто выигрывает в этой ситуации, – это более обеспеченные родственники бедняков, которым, не будь социальной поддержки, пришлось бы самим о них заботиться. А теперь они могут тратить деньги на себя
[1474]. Однако такая позиция представляется сомнительной. Частная благотворительность в прошлом никогда не достигала такого размаха, как социальные выплаты государства после 1930-х. Не будь их, большинству нуждающихся людей пришлось бы мириться с нищетой и лишениями. И многое указывает на то, что благодаря социальному обеспечению в течение ХХ века люди стали не меньше, а больше заниматься благотворительностью
[1475].
Чрезвычайно важно и то, что влияние социальных выплат не прекращается вместе с передачей денег. Ведь они изменили природу частного потребления. У богатых и бедных очень разные «потребительские корзины». Для миллионера потерять из-за налогов несколько тысяч фунтов – ерунда. Это значит, что он купит себе на одни люксовые часы меньше, но эта потеря никак не скажется на его рационе, комфорте или удобствах. А вот для бедняка пара тысяч фунтов способна перевернуть мир. Для него они будут означать регулярный прием пищи, теплую, а не холодную квартиру, возможность приобрести телевизор. Социальные трансферты не уничтожают неравенство. Они, однако, играют важную роль в приобщении неблагополучных и бедных семей к обществу массового потребления, из которого они раньше были исключены. К концу 1960-х в развитых странах телевизоры появились не только у владельцев загородных вилл, но и у тех, кто жил в многоквартирных домах
[1476]. Без роста социальных расходов бедные слои населения не смогли бы воспользоваться товарами длительного пользования. Общественное потребление заслуживает хотя бы немного уважения (или осуждения) за то, что ускорило распространение потребительских товаров.
