Справедливая торговля существует в качестве общественного движения, внимание к которому привлекают как его политические перспективы, так и реальная приобретаемая продукция. Как бойкоты и антибойкоты в целом, она стала символом «политики жизни» (life politics), считающейся характерной для «поздней современности», где личное становится политическим
[1547]. Повседневная жизнь превращается в новую арену гражданской ответственности, где индивидуумы размышляют и занимают определенную позицию, устанавливая новые связи между местным и глобальным. Влияние справедливой торговли на политическую жизнь оценивают по-разному. Одни говорят, что политическое потребление предоставило право голоса тем людям, у которых его не было ранее. Потребители стали гражданами, и в процессе возникли новые политические пространства – как государственного, так и надгосударственного уровня. Другие же утверждают, что политическое потребление, возможно, отнимает энергию у официальных институтов, так как бойкоты заняли место выборов, а сети потребителей – место партий и парламентов.
Вне всякого сомнения, сегодня гораздо больше людей предпринимают какие-то действия в роли политических потребителей, чем поколение назад. В 1990-м, к примеру, 22 % датчан бойкотировали какой-либо продукт хотя бы раз. В 2004 году количество таких людей возросло вдвое. И все-таки и первые, и вторые заблуждаются по поводу политического потребления. В Великобритании справедливая торговля интересует в основном тех, кто уже имеет активную политическую позицию. И она вовсе не вытесняет другие виды политических действий. Опрос 1000 молодых людей в Брюсселе и Монреале показал, что политические потребители в два раза чаще вступают в политические группы и партии, чем обыкновенные потребители. Несмотря на то что первые испытывают недоверие к политическим институтам, они верят в своих сограждан. Одним словом, старые и новые политические силы обогащают друг друга
[1548].
Извилистый путь к справедливой торговле
Справедливая торговля привлекла столько внимания не только потому, что люди стали покупать больше товаров с лейблом «fair trade», но и потому что о ней нередко говорят как о новой эре в мировой этике. С этой точки зрения конец ХХ века породил новую нравственную экономику. Но это в корне неверное представление о прошлом и настоящем. Ведь справедливая торговля возникла не на пустом месте. Чтобы понять ее суть, перспективы и противоречия, следует воссоздать ее продолжительную историю. Инициативы по сертификации возникли в результате постепенной трансформации человеческого сочувствия, которое заставило потребителей взять на себя ответственность за последствия их действий для других людей. И хотя сегодня справедливая торговля говорит с нами языком индивидуального выбора, она представляет собой продукт изменений, происходивших в течение двух последних столетий.
Когда политические потребители ступили в Новое время, они вовсе не двинулись в направлении глобального сострадания. Их чувство ответственности перед производителями формировалось и сдерживалось империями, нациями, а также либерализмом. В XVIII веке международные потоки товаров заставили людей задуматься о взаимозависимости. И лучше всего нравственную связь между потребителем и производителем демонстрировал сахар. В 1971 году, когда британский парламент отклонил закон об отмене британской работорговли, по стране прокатилась волна бойкотов сахара из тростника, выращенного рабами. Эти бойкоты показали, как может работать нравственность, но вместе с тем всплыли на поверхность и ее ограничения. Участники бойкотов надеялись положить конец британской работорговле, но не рабству в целом. С точки зрения политической перспективы, эта стратегия имела смысл. В конце концов, они ведь пытались изменить британскую политику и спасти души британцев. В то же время отношение к работорговле как к национальному греху означало, что личный нравственный долг каждого не распространяется на другие страны. Активисты поутихли, стоило Великобритании отменить работорговлю (1807) и освободить своих рабов (1833), даже несмотря на тот факт, что в других местах рабство по-прежнему процветало. Те же люди, что бойкотировали сахар из Британской Вест-Индии, продолжали носить одежду из хлопка, который вырастили рабы, и курить табак из Южной Америки. Лишь очень немногие аболиционисты считали, что как потребители несут ответственность за всех производителей из других стран
[1549].
Как-то разрешить конфликт между личной и национальной ответственностью можно было с помощью двух противоположных способов. Либералы выступали за свободную торговлю. Если товары будут беспрепятственно пересекать границы страны, у всех производителей появятся равные возможности продавать свои товары по самой выгодной для них цене, независимо от страны-производителя. В некотором смысле в Великобритании Викторианской и эдвардианской эпох свободная торговля была первоначальной формой движения за справедливую торговлю, так как она соединяла потребление с «золотым правилом нравственности»: относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе. В то время как свободная торговля, казалось бы, делала эту моральную установку достоянием всего мира, на практике она делала ее гораздо менее индивидуальной. Потребителей освободили от прямой ответственности за то, как относятся к рабочим из дальних стран, производящим этот продукт. Если другие страны настолько глупы, чтобы возводить торговые барьеры и допускать ужасающие условия труда, то это их проблема. Лучшее, что может сделать Великобритания, – это держать открытыми собственные двери и вдохновлять других своим примером. Несколько радикалов считали, что свободная торговля научит потребителей «уважать качество жизни» и они постепенно станут выбирать только те товары, которые были произведены в достойных условиях
[1550], однако почему так должно произойти, было непонятно. Для большинства дешевизна была главным критерием.
