В конце концов, до сих пор нельзя с точностью сказать, что денежные переводы действительно значат так много. Некоторые экономисты считают их просто еще одним источником дохода
[1604]. Наши выводы тоже могут быть искажены, так как мы не сравниваем равных. Скажем, семья из Нигерии, которая ежемесячно получает деньги от родственника в Лондоне, будет вести себя иначе, чем бедные соседи. Однако будет ли их потребление как-то отличаться от потребления другого их соседа, который работает в банке и получает жалованье, равное переводу из Лондона? Никто не может сказать наверняка. И хотя в целом семьи мигрантов потребляют больше, по сути денежные переводы сокращают долю трат на еду и одежду. Ведь эти семьи оказываются более обеспеченными, а потому могут себе позволить вложить деньги в землю или бизнес. В этом смысле они не сильно отличаются от прежних поколений, которые в чем-либо преуспевали. С другой стороны, переводы несколько усиливают различия между людьми. Дело в том, что они двигаются в контрцикле, если можно так выразиться: они растут, когда начинается депрессия или происходит какая-то катастрофа, в тот самый момент, когда другие инвестиции и зарплаты сокращаются. Поэтому для семей в развивающихся странах они крайне важны – это своеобразная подушка безопасности в тяжелые времена. Семьи мигрантов смотрят на увеличение переводов как на что-то временное, в отличие от роста зарплаты. Ведь никто не может сказать, будет ли их родственнику всегда так везти за рубежом. Интересно, что дополнительные деньги не толкают их на безумные покупки и они не тратят все сразу. Совсем наоборот – неожиданная удача заставляет их быть благоразумнее, думать о будущем и осмотрительно вкладывать деньги во что-то долговременное. Для многих семей в Африке и других местах миграция – это тщательно продуманный путь. Постепенно один или два члена семьи меняют работу на более высокооплачиваемую. И каждый раз их семья на родине занимает все более и более престижное положение в обществе. Составители исследования по миграции в Африке (Africa Migration Project) предполагают, что чем больше зарабатывают мигранты за рубежом, тем больше пересылаемых денег инвестируется в здоровье, образование и новые дома
[1605].
Поэтому, в отличие от отрицательных стереотипов, в действительности миграция больше способствовала инвестициям, чем потреблению. Но это не значит, что мы должны игнорировать нередко драматичное влияние денежных переводов на образ жизни местного населения. Один такой пример – деревня Чен, фермерское поселение на юге Китая, за которой группа этнографов наблюдала начиная с 1960-х. В 1979 году несколько сотен мужчин переехали в Гонконг, где на стройках им удалось заработать в 10–20 раз больше, чем на своем участке на родине. Их деньги и подарки во время поездок домой на Новый год изменили жизнь семей до неузнаваемости. Спустя три года после их отъезда у каждой второй семьи стоял цветной телевизор Hitachi, по которому они смотрели передачи из Гонконга. Вместо того чтобы ходить на политические собрания, они оставались дома и смотрели развлекательные шоу. Они стали носить модную одежду из Гонконга. Появилось соперничество – кто подарит лучшие подарки. В то время как сами рабочие жили в переполненных помещениях, их заработанные тяжелым трудом деньги шли на строительство вилл в гонконгском стиле с ванными, отделанными кафельной плиткой. В этих домах селились их родственники. Тот факт, что некоторые родители предпочитали свои старые дома роскошным виллам, – отдельная тема. Современный дом демонстрировал благосостояние семьи и любовь сыновей. Растущие ожидания стали разрушать прежние ценности и создали культуру зависимости. Праздность, ранее презираемая, теперь стала признаком успеха. На тяжелый труд в поле стали смотреть свысока, как на «отсталое» занятие тех, у кого нет любящего сына, который зарабатывал бы хорошие деньги в Гонконге. В деревне молодые люди начали бездельничать, существуя либо за счет денег своих щедрых кузенов, либо с помощью контрабанды и воровства. Им не хотелось идти работать, ведь по сравнению со всем этим на местной работе платили копейки
[1606].
Возможно, судьба деревни Чен – это экстремальный случай, однако она все-таки указывает нам на некоторые общие тенденции. Вполне возможно, что экономическая миграция усиливает социальное неравенство. Уезжают обычно те, кто и так имел больше денег и лучшее образование. А потом они присылают своим семьям деньги, и те становятся еще богаче. Возможно, семьи уехавших за рубеж инвестируют относительно больше, чем потребляют, однако менее удачливые соседи считают, что они только и делают, что скупают вещи. Поэтому денежные переводы могут усилить социальную отчужденность между людьми, так как они делают неравенство более заметным. До этого момента мы предполагали, что денежные переводы, как правило, пересылаются семьям. Однако в истории было немало случаев, когда мигранты отдавали свой заработок церкви или городу; сначала в деревне Чен эмигранты тоже привозили подарки местному секретарю Коммунистической партии. Именно подарки в виде потребительских товаров сыграли особую роль. Электрические фены, телевизоры и современные ванные (а вместе с ними и новые привычки) могли сплотить семью, но разобщали общество. Статус все больше зависел от материального комфорта семьи. Например, в Мексике роскошные свадьбы пришли на место коллективному празднованию Дня всех святых
[1607].
До этого момента мы рассматривали, каким образом поток денег и вещей менял общество, которое мигранты покидали. Но как насчет самих мигрантов и того, как их образ жизни, вкус и вещи повлияли на страну, в которую они переехали? Возможно, нет такой социальной группы, для которой вещи значили бы так много, как для людей, которые переезжают из страны в страну. Ведь личные вещи в таком случае являются для них напоминанием о доме, семье и своей сущности.
Миграция – это не всегда переезд оттуда, где мало вещей, туда, где они в избытке, хотя так иногда принято думать. Все не так однозначно. Вспомним, к примеру, индийских специалистов, которые работали в Адене в 1960-х и привыкли к жизни с современными удобствами, а потом в 1967 году Великобритания ушла из Йемена, и когда они вернулись в родную Индию, в дома без водопровода, то не смогли там жить. И отправились в Великобританию. Деколонизация привела к массовому переезду индийцев и пакистанцев из Восточной Африки в Британию. Один этнограф, изучавший проживающие на севере Лондона семьи из Южной Азии, высланные из Кении и Уганды в 1972 году, отмечал символическое значение вещей и еды из Азии в их домах. Не имея возможности выражать свою идентичность в привычных общественных условиях, они превратили свои дома в некое подобие храмов. Многие семьи никогда не жили в Южной Азии, однако окружали себя росписями по шелку из Пешавара и резными деревянными изделиями. В Восточной Африке, заметила одна женщина, у них ничего не висело на стенах, однако теперь ее муж собирает изображения животных. Некоторые семьи соглашались, что такое количество медных гравюр на стенах выглядело бы китчем в Восточной Африке, однако в Англии есть смысл украшать ими свое жилье – ведь они напоминают людям об их корнях. Стул из слоновьей ноги – это кусочек Африки в Харлсдене
[1608].
