Важно подчеркнуть, сколь бессистемно и неравномерно происходило распространение новых технологий по уничтожению мусора. Разные города сталкивались с совершенно разными препятствиями. Отчасти их проблемы зависели от уровня жизни горожан и степени коммерциализации. Ньюйоркцы в 1900 году выбрасывали в 3–4 раза больше мусора, чем жители Лондона, Парижа и Берлина. Но даже города с примерно одинаковыми условиями совершенно по-разному решали проблему отходов. В одном районе Вены стекло составляло 22 % всех отходов жителей; а в соседней Праге на стекло в мусорном баке приходилось всего лишь 3 %
[1695]. От изготовления компоста тоже не отказались – по крайней мере, далеко не везде. В 1930-х годах в Нидерландах открылся завод, на котором к началу 1950-х ежегодно превращали в сельскохозяйственный компост 163 000 тонн домашних отходов из Гааги и Гронингена; локомотивы привозили отходы на завод, где их помещали в специальные ячейки для компоста глубиной полтора метра, регулярно поливали водой и оставляли разлагаться еще шесть месяцев. Затем эскалатор вытаскивал результат, а жестянки и бутылки удалялись
[1696]. Даже в Нью-Йорке в 1950-е годы свыше 600 тонн помоев ежедневно собиралось для корма свиней – конечно, в печах сжигали больше мусора, но тем не менее свиньям доставались внушительные 16 %. Лишь после эпидемии свиного гриппа, захватившей всю страну, и подтверждения того, что сырое мясо может являться источником паразитов, которыми может заразиться и человек, данный вид утилизации отходов потерял свою актуальность
[1697]. В 1955 году в Гамбурге во время послевоенного бума имелось 185 магазинов по продаже подержанных вещей (Altwarenläden). В 60-е и 70-е годы в европейских городах все еще можно было встретить старьевщиков прежней закалки. В большинстве сельских регионов Европы муниципальной «мусорной революции» еще только предстояло свершиться; в то время каждый третий баварец, к примеру, не пользовался коммунальной службой сбора мусора
[1698].
Колониализм экспортировал муниципальный подход в другие страны.
Простой переход от традиционного обращения с мусором к современному еще сложнее представить за пределами западного мира. Колониализм действительно экспортировал муниципальный подход в другие страны. В 1920-е годы, к примеру, британские власти привезли мусорные контейнеры с педалями в Тель-Авив и начали штрафовать местных жителей за выкидывание мусора во дворах, а также проводить просветительские кампании. Тут так же, как в Лондоне и Ливерпуле, муниципальное вмешательство в утилизацию мусора имело благие намерения – здоровье населения и чистоту, однако на него оказывала влияние колониальная идеология. Это была попытка насадить новые правила сверху, никто не стремился воодушевить активных граждан на совместное дело, как это делали прогрессисты вроде Уоринга. Здесь применялась система приказов и наказаний, так как власти считали, что местные жители не в состоянии самостоятельно очистить свои деревни, не говоря уже о том, чтобы управлять ими. У колониальных властей редко возникало желание и находились средства, чтобы отделять экскременты от твердых отходов. Поэтому в 1930-е годы жителей Тель-Авива обязали обзавестись европейскими туалетами, хотя специальной канализационной системы для избавления от продуктов человеческой жизнедеятельности построено не было. Муниципальные услуги предлагались лишь в тех районах, где проживал правящий класс иностранных хозяев, что только укрепляло уверенность этих хозяев в том, что они чистые и цивилизованные господа, управляющие грязными варварами
[1699].
В Шанхае, этом центре современного азиатского мира, утилизация, контейнеры, организованные свалки и мусоросжигательные печи дополняли друг друга. В 1905 году Муниципальный совет постановил, что с настоящего момента все отходы должны помещаться в специальные хранилища; металлические мусорные контейнеры можно было получить в городской тюрьме, в Отделении по труду заключенных. Затем контейнеры, заполненные мусором, нужно самостоятельно отвозить на тележках к портам. Оттуда мусор будет переправляться на близлежащие фермы или на свалки. Однако сказать все это было, разумеется, проще, чем сделать. К концу года Совет заговорил о том, что «крайне сложно… изменить старые привычки местных жителей, которые выбрасывают все подряд просто за дверь». Свыше 1000 нарушителей предстали перед судом. Но на каждого оштрафованного приходилось несколько новых мигрантов, придумывающих свои способы обращения с мусором. Кули продолжали выбрасывать мусор прямо в реку Сучжоухэ. Желая предотвратить холеру (в 1907 году в Шанхае была эпидемия), власти ввели стандартный железобетонный мусорный контейнер с «надежной крышкой», разработанный «мудрыми инспекторами», чтобы тряпичники, ходившие от одного контейнера к другому в поиске добычи, не могли, роясь в них, разбросать мусор по переулкам. Однако бетонные емкости больше подходили для крупных иностранных зданий, чем для китайских домов, не имевших смотрителя, который следил бы за тем, как пользуются контейнерами. К 1924 году на улицах по утрам по-прежнему сновали 2000 старьевщиков. Для Совета здоровье населения и утилизация мусора по-прежнему оставались понятиями одного порядка: «возвращение всех отходов земле – идеал, к которому нужно стремиться». В 1920-е годы около 40 % домашних отходов продавали фермерам. В то же самое время жителей призывали сжигать «все, что горит, то есть растительное вещество, бумагу, солому и так далее». Организованная свалка и мусоросжигательные печи существовали как дополнительные технологии. Мусор, который пролежал два года на свалке, считался достаточно чистым, чтобы обогатить землю в низинах. Режимы сбора мусора зависели от времени года. Фермеры были заинтересованы в получении отходов весной и летом. Когда наступал сентябрь, они им больше не были нужны. Поэтому осенью в игру вступали мусоросжигательные печи. Даже в 1980-е годы миллионы тонн экскрементов отвозились в качестве удобрений в деревни
[1700].
Муниципальная революция – всем известная глава в урбанистической истории, однако она является лишь частью истории. В то же время осуществлялась еще одна не менее важная революция. В начале ХХ века мусор спровоцировал ряд социальных, нравственных и экономических реформ. Проводились кампании за социальную, промышленную и национальную эффективность
[1701]. Все они использовали одну и ту же идею: расточительность вызывает безработицу, неравенство и упадок национального духа. В ноябре 1920 года Герберт Гувер был назначен президентом только что основанной Федерации американских инженеров. Одной из первых ее задач стал амбициозный план по утилизации отходов в промышленности. По данным комиссии, отходы – это проблема не каждого индивидуума в отдельности, а системы в целом; это результат подъемов и спадов, спекуляций, высокой текучки кадров и неэффективности. Часть вины лежала на плечах владельцев бизнеса и менеджеров; где-то 20 % вины – на рабочих. Однако потребитель тоже оказывался во многом виноват. «В определенных отраслях промышленности, – приходила к выводу комиссия, – потребляющая публика в некоторой степени несет ответственность за сезонные колебания количества отходов, так как она с особым рвением принимает все нововведения». На легкую промышленность обрушивался особый гнев: мода постоянно менялась и расширялась, потребителю приходилось выбирать между 1100 видами тканей. Необходимо было дисциплинировать стиль как «ключевую позицию полезности и экономики»
[1702]. Для Гувера и его единомышленников, выступавших за рост продуктивности, будущее принадлежало стандартизации. А лидерами на этом пути считались автопроизводители, такие как Генри Форд, и строители домов.
