Критики общества одноразового пользования обычно считают промышленность главной виновницей его возникновения, однако важно признать, что промышленность не только увеличила число товаров и как следствие мусора, но и предложила новые способы повторного использования материалов. Постепенный уход со сцены старьевщиков и активных, сознательных граждан (хоть полностью он так и не совершился) происходил параллельно с укреплением промышленности в роли главного сборщика мусора. С точки зрения самих материалов, изменилось лишь то обстоятельство, кто именно их собирал. Имеющиеся данные не позволяют сделать вывод о том, была ли промышленная утилизация более экономной в сравнении с действиями самих граждан. Однако вывод, который мы можем сделать из имеющейся информации, такой: огромное количество вторичного сырья смогло вернуться в цикл производства, несмотря на то что это время ассоциируется с небрежным отношением к мусору. В Америке 1951 года электрические лампочки состояли на 60 % из разбитого стекла. До 50 % всего стеклобоя использовалось повторно. Одноразовые салфетки производились из хлопковой ветоши. Четыре тысячи компаний использовали жир, сало и кровь из мясных остатков для производства косметики, перчаток и струн для гитары. Спустя еще десятилетие 2000 компаний занялись ремонтом карбюраторов и сцеплений, а Chrysler даже предложил гарантию на восстановленные детали. Универмаги собирали использованную бумагу. Телефонный гигант Bell System собирал старые телефоны и кабели, самостоятельно организовывал плавку и очистку, чтобы получить медь для изготовления проволоки; компании удавалось вернуть в строй 20 % от 2 миллионов тонн меди, которую потребляли в США
[1703]. Торговцы отходами производства заняли на рынке место, которое освободили старьевщики, и начали продавать лом цветных металлов промышленникам. В США 45 % стали производилось из вторичного сырья. К 1970 году американская бумажная промышленность брала 20 % сырья из отходов, к концу Второй мировой войны эта доля составляла 35 % – возможно, такого количества и недостаточно для спасения планеты, однако спасти лес с 200 миллионами деревьев оно вполне сможет. В Великобритании в то время бумажные заводы использовали 42 % сырья из переработанных отходов. В 1960-х годах даже пластмасса – синтетический материал, ставший символом одноразовой культуры общества, – далеко не полностью оказывалась на свалке. Около 10 % ее все-таки перерабатывалось, находя применение в игрушках и каблуках. По мнению одного современного эксперта, корпорации в Соединенных Штатах заработали $8 миллиардов на переработке отходов
[1704].
Дилемма послевоенного бума заключалась в том, что подобным инициативам не удавалось справляться с лавиной потребительского мусора и одновременно сокращать цены на первичное сырье. Еще никогда не было так дешево покупать новое и так удобно выбрасывать ненужное. А с увеличением числа упаковок и распространением самообслуживания сопутствующий им рост гор мусора просто поражал воображение. В 1950 году в Западной Германии горох, чечевица и рис продавались еще вразвес. К концу десятилетия все они уже стояли на прилавках в упаковках. В 1960-х годах вес жилищных отходов вырос с 200 кг до 300 кг из расчета на человека в год, однако, что еще ужаснее, их объем увеличился в два раза. В Берлине и Париже половину всего мусора составляли упаковки, в большинстве своем бумага и картон; пластмасса в 1971 году по-прежнему составляла лишь 3 % от всего мусора
[1705]. В Канаде пиво продавали в бутылках, которые можно было сдавать обратно, однако во всем остальном мире новая культура удобства взяла верх. В США в 1966 году из сотни емкостей повторно использовались лишь восемь. Люди перестали возвращать бутылки, а питейная индустрия перестала их принимать. В Нью-Йорке маршрут обыкновенной бутылки был теперь таким: в магазин, из магазина домой, из дома в мусорный бак. В Западной Германии за 1970-е годы число бутылок одноразового использования выросло в два раза и достигло 3 миллиардов
[1706].
Одноразовые товары разделили общество на два лагеря. В 1960-е годы появились те, кто начал обвинять общество одноразового потребления во всех смертных грехах. В своей скульптуре Poubelle de Jim Dine (1961) художник Арман изобразил цилиндр из плексигласа, наполненный упаковками из-под сигарет, банками из-под косметики и другими упаковками, которые выбросил его друг-художник. Концептуалисты начали дематериализовывать искусство, ставя концепцию выше самого объекта. «Мир полон предметами, более или менее интересными, – заявил в 1969 году американский художник Дуглас Хуэблер, – и я не хочу создавать еще какие-то». С тех пор художники, которые сваливают в кучу сломанные телевизоры и обломки автомобилей или рвут перед глазами музейных аудиторий свои личные вещи, являются неотъемлемой частью мира искусства.
Однако на любую критику культуры найдется контркритика, которая будет более радостно смотреть на мусор или которая сможет в открытую восхищаться быстрому обороту продукции. Одноразовость и быстротечность стали важной составляющей современного искусства, эстетики и архитектуры. Для читателей, которые выросли в эпоху, когда люди озабочены изменениями климата, это может показаться весьма странным. В своем «Манифесте архитектуры футуризма» (1914) Антонио Сант-Элиа и Ф. Т. Маринетти пообещали, что «вещи будут жить меньше, чем мы»
[1707]. Для них непостоянство материальной культуры и ее изменения были признаком динамично развивающегося общества. Каждое поколение будет иметь свой собственный город, свои здания и интерьеры. Консервация была равнозначна стагнации. Для «Архиграма», британской группы архитекторов-авангардистов, материальное и стилистическое устаревание было признаком яркой, изысканной культуры. Мода стала в буквальном смысле одноразовой в тот день, когда в 1967 году Бернард Холдауэй создал бумажную мебель и бумажные платья; платье было продано за фунт – сумму ничтожно малую по сравнению с его хлопковым соперником
[1708]. Вещи стали частью поп-культуры.
