До сих пор мы говорили о жизни вещей с того момента, как их захотели приобрести и приобрели, до момента, когда они оказались в мусорном ведре, гараже или на свалке. Это важные этапы их пути. Однако то, что на первый взгляд может показаться линейной биографией вещей – от рождения до смерти, – с точки зрения экологии является циклом. Материя трансформируется и передвигается, но она не умирает и не исчезает. Будь они переработаны, закопаны или сожжены, материальные частицы всегда возвращаются в экосистемы, хотя бы в виде грязи или выбросов углекислого газа. Автомобили, ботинки и игровые приставки не растут на деревьях, для их производства железо и медь необходимо добыть и расплавить. Для коров нужно создать пастбища, где они могли бы щипать траву, чтобы человек смог получить кожу для обуви. Для производства компонентов игрушек и приборов требуются химические заводы. То, что мы уносим домой в пакетах из магазина, состоит из материала, который также имеет свое прошлое и будущее. И первое, и второе поражают своими масштабами. В 1997 году в рамках одного из первых подобных исследований Институт мировых природных ресурсов подсчитал, что в богатых индустриальных сообществах среднестатистический потребитель еженедельно уносит из магазина, помимо своих покупок, еще три сотни невидимых пакетов, под завязку наполненных всеми теми ресурсами, которые потребовались для создания купленных им продуктов и поддержания его образа жизни. Представьте, что взвалили себе на спину машину. Проблема бытовых отходов меркнет в сравнении с данными о том, что ежегодно на каждого жителя развитых страны уходит до 45 000–85 000 кг материалов
[1774].
Благодаря прогрессу, случившемуся в национальном учете и статистике за последние пятнадцать лет, у нас есть возможность провести анализ материальных потоков и проследить их невероятную трансформацию во времени. Мы можем попытаться понять не только то, как много материальных ресурсов используют страны, но и насколько эффективно они их используют. Показатель расхода основных материалов DMI (Direct Material Input) отражает, сколько материалов идет на обработку и производство: из какого количества бревен был сделан кухонный стол, сколько очищенной нефти и добытого железа требуется, чтобы машина заработала, и так далее. В процессе производства также используются и многие другие ресурсы, которые не попадают непосредственно в конечный продукт. Например, прежде чем применить железную руду, ее необходимо очистить от примесей. Все вместе затраченные ресурсы составляют общий расход материалов – TMR (Total Material Requirement). Чтобы понять суть этого показателя, Фридрих Шмидт-Блик из Института Вупперталя предложил представить «экологический рюкзак»
[1775]. В него включается не вес самого продукта и не вес материалов, которые использовались для его создания напрямую, а вес скрытого материального бремени, которое несет производство этого продукта, начиная с нефти, затраченной на его перевозку, и заканчивая ресурсами, которые необходимы для его утилизации. Интересно также то, насколько расточительно или эффективно ведут себя сообщества, когда «выдавливают» ценность из материи. Другими словами, нас интересует материальная интенсивность (material intensity), или продуктивность вещества.
Конечно, анализ материальных потоков несовершенен. За основу для него обычно берутся национальные статистики, содержащие информацию о доле экспорта и импорта ресурсов страны. При этом не учитываются скрытые ресурсы, затрачиваемые на зарубежные продукты до того момента, как они пересекают границу. Автомобиль, произведенный в Британии на фабрике, работающей на британском газе, добавит несколько тонн использованных ресурсов в счет Британии; однако если автомобиль импортирован из Кореи, на британской земле он появляется словно по мановению палочки и добавляет к списку потраченных ресурсов лишь собственный вес. Выходит, что часть экологического вреда, который наш образ жизни приносит другим – будь то деградация почвы или загрязнение из-за производства, – теряется из виду. Получается, что национальные границы и статистика мешают увидеть истину, когда речь заходит о вреде для окружающей среды. В отличие от метаболизма клетки в организме, процессы, протекающие в обществе, отличаются разнообразием. У него много видов метаболизма. В каких-то семьях и регионах ресурсы проносятся подобно быстрой реке; в других же поток материалов можно сравнить с ручьем. Многое зависит от того, как (и с какой интенсивностью) вещи используются, а не только от общего количества затраченных материалов и от самой ценности вещей как таковой. Более того, подобный анализ дает информацию об общем потоке, ничего не сообщая о конкретном влиянии разных материалов на окружающий мир. Добыча алмаза в 24 карата несомненно причиняет экологии больше вреда, чем производство древесных гранул. Такой ресурс, как вода, также зачастую не учитывается в анализе материальных потоков. Это понятно, ведь вода много весит и может исказить картину, однако в результате теряется из виду вся вода, которая требуется для производства еды и прочих продуктов (так называемая виртуальная вода)
[1776].
Наконец, еще одна проблема заключается в том, что материальные потоки оцениваются в отношении к стоимости всех продуктов, сделанных в стране (ВВП). Конечно, полезно узнать, требуется ли обществу два штуфа угля, чтобы создать продукт стоимостью $9,99, или оно сможет обойтись одним. Но, к сожалению, использование денег в качестве показателя материальной продуктивности имеет тот недостаток, что они заслоняют собой последствия для окружающей среды, которые зависят от того, производится элитный или дешевый продукт. Человек, который купил футболку за $100 в дизайнерском бутике, выходит из него с более легким экологическим рюкзаком, чем тот, кто купит за эти деньги 20 футболок в более дешевом магазине. Опрос швейцарских семей показал, что, хотя богатые семьи потребляют больше и в целом имеют больше вещей, чем их менее обеспеченные соседи, те продукты, которым они отдают предпочтение, имеют лучшее качество и поэтому оказывают меньше негативного влияния на окружающую среду
[1777]. Тем не менее, несмотря на всю неточность и ограниченность анализа материальных потоков, он как минимум создает общую картину того, как много ресурсов тратит человечество для поддержания своего образа жизни.
Человеческий род вмешивается в окружающую среду, освобождая землю от деревьев и добывая необходимые ему полезные ископаемые, уже 12 000 лет – именно столько лет назад люди начали заниматься земледелием на юге Китая и Ближнем Востоке. Китайцы начали добывать уголь и использовать его для приготовления пищи 3000 лет назад. Уровень метана в атмосфере начал расти 5000 лет назад и продолжил повышаться в индустриальную эру. Газ-убийца появился в то время, когда люди переключились на орошение и возделывание рисовых полей. Вырубка лесов положила начало повышению уровня углекислого газа. Очевидно, антропогенное влияние на климат началось давно. Однако отличительными чертами современного (после 1800 года) вмешательства человека являются скорость и интенсивность. За период между 1000 и 1700 годами доля поверхности земли, которую превратили в пахотные угодья, выросла с 1 % до 2 %. К 2000 году она достигла 11 %; а площадь, используемая для выпаса скота, увеличилась с 2 % до 24 %. Промышленность «разнообразила» пейзажи дымовыми трубами. Люди начали оказывать на климат больше влияния, чем сама природа. Ускорение глобального потепления в последние 150 лет – результат этого влияния
[1778].
