Благодаря команде австрийских социальных экологов мы имеем возможность проследить движение материальных потоков на глобальном уровне за последние сто лет
[1779]. Между 1900 и 2009 годами общее количество ресурсов, извлеченных из земли, выросло в десять раз. Один из факторов, это объясняющих, – рост населения (в Китае данный фактор играл главенствующую роль до 1980-х годов). Гораздо важнее, впрочем, оказался ускорившийся метаболизм индустриальных сообществ. В начале 2000-х годов на одного человека уходило в два раза больше материи, чем в 1900 году. Негативное (с точки зрения природы) экономическое развитие и растущий уровень жизни изменили вид материалов, которые мы извлекаем. Возобновляемую биомассу (урожай, дерево) и энергию, которые могут быть буквально полностью израсходованы и частично вернуться в землю (перерабатываемые материалы), заменили цемент и металл, которые полностью никуда не исчезают (накапливаемые материалы). Производство цемента – главный источник CO2, на него приходилось 8 % выбросов углекислого газа в 1980 году и невообразимые 16 % в 2005-м
[1780]. Вот здесь, наконец, становится очевидным материальное бремя, созданное мировой гонкой за лучшей жизнью, которая выражается в высотных домах, миграции и увеличении числа одиночек. По сравнению с этой картиной беспокойство о судьбе потребительских отходов уже не вызовет столько пессимизма.
С точки зрения коммерсанта или инженера, ХХ век – история беспрецедентного взлета эффективности. В 2005 году обществу требовались лишь треть тех ресурсов и половина той энергии, что уходили на производство товаров такой же ценности в 1900 году. Тем не менее для природы этот рывок означал увеличение материального бремени. ВВП рос быстрее, чем материя, однако мир все равно начал терять контроль за своим разрастанием. Человеческие сообщества стали выбрасывать меньше вещей, но они по-прежнему потребляют – и потребляют еще больше, чем раньше. Материальную продуктивность опережает более быстрый метаболизм.
За всю историю было лишь три коротких периода, когда мир переживал настоящую дематериализацию: глубокая рецессия 1929–1932 годов, конец Второй мировой войны и 1991–1992 годы – развал Советского Союза. Но ни один из этих периодов повторять не хотелось бы. Даже после двух нефтяных кризисов в 1970-х годах миру не удалось обуять свой метаболический аппетит.
Глобальное использование ресурсов, материальная интенсивность, население и ВВП, 1990–2009; индексация (1900=1)
Источник: Krausmann et al. «Growth in Global Materials Use, GDP and Population: Ecological Economics» (2009)
Таковы глобальные тенденции, однако стоит также рассмотреть и то, как обстоят дела у отдельных стран. Отследить использование всех материалов по национальной статистике намного труднее, что отлично демонстрирует пример Соединенного Королевства. Если судить исключительно по внутренним статистическим данным, Великобритания является образцом дематериализации. Стране с успехом удалось разорвать зависимость экономического роста от материального вклада. За материальную основу экономики берется показатель TMR (общий расход материалов), который включает в себя все, что добывается в Великобритании, и все, что импортируется, начиная с готовых продуктов и заканчивая сырьем и полуфабрикатами. После 1970 года Великобритании удалось увеличить свой ВВП в два раза, при этом TMR вырос лишь на 18 %. Для сравнения: Австрии в том же году понадобилась половина материалов, чтобы произвести столько же товаров, сколько в 1960 году
[1781]. После 2001 года TMR Великобритании даже упал на 4 %. А в качестве дополнения к рецессии 2008 года, замедлившей (как и любая рецессия) метаболизм, снижению общего расхода материалов способствовали постепенный отказ от разработки полезных ископаемых и сокращение строительства
[1782]. Чем меньше новых домов, тем меньше песка, гравия и цемента, правда, здесь не учитывается тенденция к расширению кухонь и кладовок. По некоторым данным, британцы даже едят сегодня меньше, чем десятилетие назад, хотя и не всегда более здоровую пищу.
Однако не стоит спешить и делать вывод, что Великобритании удалось сократить свое негативное влияние на планету
[1783]. Хотя полученные данные не могут не радовать, их значение ничтожно мало, если рассматривать его в историческом контексте. Снижение материальной интенсивности не смогло воспрепятствовать мощному накоплению вещей в Великобритании 1970–1990-х годов. Что еще печальнее, современная дематериализация, возможно, является не более чем статистической иллюзией. В самой стране баланс сместился с промышленности в сферу услуг. И это главная причина роста материальной продуктивности. На создание фунта и доллара уходит меньше материи, если мы делаем это с помощью консультаций, а не за счет добычи угля или производства стали. Разумеется, британцы все так же покупают вещи. Просто теперь они импортируют больше товаров и ресурсов. Данные по материальным потокам содержат информацию о весе импортированной стали, автомобилей и консервированных томатов, однако они, как правило, ничего не сообщают о тех ресурсах и природном топливе, которые потребовались, чтобы произвести и доставить эти товары. Импортированная нефть учитывается, а топливо для самолетов, которое используют зарубежные авиалинии, нет. Окружающей среде не становится легче от того, что британцы стали реже ездить в Блэкпул, но чаще летать в Марбелью. Британские добродетели меркнут, если добавить к национальной статистике эти материальные потоки. Великобритании удалось «спрятать» за рубеж вред, который она наносит природе своим материальным аппетитом; по некоторым подсчетам, около 13 % всех выбросов углекислого газа приходится на импортированные товары
[1784]. Количество выбросов в атмосферу парниковых газов на Британских островах ежегодно сокращается на 1 % последние 20 лет. Однако британские потребители с лихвой компенсировали это, начав приобретать больше импортированных товаров
[1785]. Неудивительно, что богатые страны не хотят переходить с территориального принципа подсчета выбросов в атмосферу на принцип, основанный на потреблении. Единственным регионом в мире, которому удалось провести всестороннюю дематериализацию, стала Центральная Азия, оказавшаяся в ситуации свободного падения, когда Советский Союз распался.
