В 1970-х годах «зеленые» активисты Соединенных Штатов добавили аббревиатуру NIMBY (от англ. «not in my back yard» – «только не на моем заднем дворе») к политическому словарю страны. Они стремились привлечь внимание общественности к тому факту, как белые семьи среднего класса пользуются этим принципом, в результате чего мусор и загрязнения накапливаются только в бедных и афроамериканских районах. Анализ материальных потоков демонстрирует еще более драматичную глобальную версию NIMBY. В 1950-х годах Европа и Соединенные Штаты в общем и целом все еще жили за счет своих ресурсов. Однако последующие 50 лет, и в особенности после 1970-х годов, они активно перекладывали бремя добычи полезных ископаемых на другие регионы. Исследование физического внешнеторгового баланса в мире показало, что развитые страны за период между 1962 и 2006 годами переместили в развивающиеся страны и страны с переходной экономикой около 185 миллиардов тонн материалов
[1786]. Экологический рюкзак продаваемых товаров рос быстрее, чем объем самих товаров. В отличие от внутреннего NIMBY, глобальная разбалансировка происходит не только между богатыми и бедными, но и между Севером и Югом. Самое мощное экологическое бремя легло на плечи жителей Австралии и Латинской Америки. Именно отсюда текут потоки меди, железа, шерсти и других ресурсов. Физический торговый дефицит Австралии вырос почти в восемь раз за период между 1970 и 2005 годами. С 1980 года даже Соединенным Штатам – стране, весьма богатой ресурсами, – удалось перекинуть на других свою экологическую «ношу». Важно заметить, что не только Япония, Германия и Великобритания смогли избавиться от своего «бремени», но и Пакистан, Вьетнам и Китай; закономерно и то, что маленькие острова и туристические страны, например Багамские острова и Сейшелы, следуют их примеру. За последние полвека мир словно превратился в группу альпинистов, в которой богатые туристы рвутся к вершине, а следующая за ними толпа безымянных шерпов несет для них еду и снаряжение.
Наконец, хотелось бы выяснить не только то, откуда поступают ресурсы, но и что с ними происходит. Вселенная потребительских товаров существует не в вакууме. Ей нужна определенная инфраструктура. Ведь машина не будет ездить без дороги. Холодильник, горячая ванна и телевизор не будут работать без электричества, газопровода, четырех стен и крыши. Поэтому кроме энергии, которая была потрачена на создание товаров, необходимо также учесть энергию, которая тратится на то, чтобы ими можно было воспользоваться. Другими словами, мы хотим знать не только о запасах, но и о потоках. Благодаря Патрику Трою и его коллегам у нас есть возможность увидеть, как это выглядело в шести районах Аделаиды в Австралии в 1990-х годах. Команда Троя реконструировала исторические данные по зданиям, начиная с толщины стен домов и полов в домах (деревянных или цементных) и заканчивая размером и возрастом транспорта и водопроводных труб. Это энергия, затраченная на создание инфраструктуры. Затем они сравнили ее с операционной энергией, необходимой для того, чтобы все работало – чтобы газ нагревал бойлер, электричество оживляло приборы и топливо двигало автомобили из точки А в точку Б. Как авторы впоследствии признавали, их метод не был совершенен: им удалось подсчитать, сколько энергии сжигалось в транспортной сети, однако для газовой и электрической систем расчетов сделать не удалось, за исключением систем с трубами. Кроме того, им не удалось собрать данные по нежилым зданиям. Несмотря на это, результаты их работы демонстрируют общую картину того, как энергия, потраченная на создание вещей, соотносится с энергией, затрачиваемой для их работы. Во всех шести районах операционная энергия ежегодно в 3–4 раза превышала энергию, уходившую на производство. Другими словами, в 1990-х каждый год людям требовалось в три раза больше энергии на то, чтобы согреть пространство и воду и пользоваться транспортом, чем на то, чтобы сделать трубы, батареи и автомобили. При этом почти половина всей операционной энергии приходилась на транспорт.
Экологический рюкзак продаваемых товаров рос быстрее, чем объем самих товаров.
Вещи продолжают мощно воздействовать на окружающий мир даже после окончания срока своей службы. В этой главе были рассмотрены взлеты и падения технологий переработки. Сегодня многие города гордятся тем, что смогли сделать производство безотходным, и планируют повысить уровень переработки и добиться того, чтобы мусор перестал скапливаться на свалках. По-настоящему безотходное производство означает полное отсутствие каких-либо отходов. Два инженера, занимающихся разработками экологичных технологий, предложили ввести индекс безотходного производства, чтобы определить, насколько хорошо работают города. Они сравнили результаты трех городов, заявивших, что они добились безотходного производства – Аделаиды, Сан-Франциско и Стокгольма. Полученные данные несколько отрезвляют. В Аделаиде отказались от целлофановых пакетов и перерабатывают половину всех муниципальных твердых отходов. Однако индекс безотходного производства составил тут всего лишь 0,23 – это означает, что здесь восстанавливают всего лишь 23 % от выброшенного. В Стокгольме индекс оказался еще меньше – 0,17: из 480 кг мусора в год лишь 79 кг удалось заменить собой первичное сырье. Только Сан-Франциско восстанавливал хотя бы половину всего своего мусора. Так как многие продукты несут в себе огромное количество энергии, затраченной на их создание, восстановление может сыграть важную роль: Сан-Франциско использовал почти в два раза больше энергии, заточенной в отходах, чем Аделаида и Стокгольм. Кроме того, сократив площадь мусорных свалок, Сан-Франциско удалось в два раза сократить выбросы парниковых газов по сравнению с двумя другими городами
[1787].
Конечно, это вовсе не приуменьшает достижения в эффективном использовании энергии и технологиях по управлению отходами, которых удалось добиться за последние полстолетия. Все это действительно невероятно и потрясает воображение. Даже невзирая на ранние кампании за повышение эффективности, до нефтяного кризиса 1973 года богатый мир еще не слишком заботился об экономии ресурсов и переработке мусора. Артур Розенфельд (в молодости совершавший первые шаги в области физики элементарных частиц под руководством Нобелевского лауреата Энрико Ферми) вспоминал, как, прежде чем стать основателем энергоэффективности в Калифорнии, он в ноябре 1973 года решил выключить лампочки в 20 офисах Национальной лаборатории имени Лоуренса в Беркли и обнаружил, что все выключатели прячутся за шкафами, книжными полками и постерами. То есть лампочки горели 24 часа в сутки! Как в общественной, так и в личной жизни расход энергии принимал ужасающие масштабы. Через год одно исследование обнаружило, что американцы тратили в десять раз больше энергии на наружное освещение, чем на внутреннее, несмотря на то что весь день они работали при дневном свете, а вечера проводили дома. Существовало лишь два способа удовлетворить энергетический аппетит Калифорнии: построить новые электростанции или научиться более эффективному использованию существующей энергии. Новые стандарты строительства, технология «тепловое зеркало» (благодаря которой тепло отражается в сторону его источника: в летнее время, чтобы предотвратить проникновение тепла в помещение, оно отражает наружу, а зимой, когда необходимо максимально сохранить тепло, – внутрь помещения), использование высокочастотных дросселей (которые позволили 16-ваттным компактным люминесцентным лампам светить так же, как и 70-ваттным лампам накаливания, и служить при этом дольше), более эффективные бытовые приборы и автомобильные двигатели – все вместе эти меры позволили людям сэкономить огромное количество энергии. Более качественные дома и новые нормы строительства в одной только Калифорнии сэкономили годовую выработку двух с половиной электростанций мощностью 1 гигаватт. Всего лишь за одно десятилетие (1975–1985) количество энергии, затрачиваемой на отопление и охлаждение 1 квадратного метра в новом доме, упало в два раза
[1788].
