Газ, вода и транспорт изменили эмоциональное и физическое пространство города, а вместе с тем и ритм городской жизни. Улицы, соседние районы и их жители оказались связаны, объединены водопроводными трубами, газопроводами, автобусами и трамваями. Электричество также станет еще одной объединяющей сетью, но до 1920-х годов оно использовалось прежде всего для работы трамваев и поездов. Во второй половине XIX века любой современный город стремился улучшить свою инфраструктуру. К 1870-м годам Буэнос-Айрес со 180 000 жителей имел газопровод общей протяженностью 268 км. В Эдо (ныне Токио) первые газовые фонари зажгли в 1874 году в квартале Гиндза. В наиболее развитых регионах Европы подобные городские сети существовали даже в маленьких городках, таких как Йовил в Сомерсете или Гамильтон в Шотландии, где в 1913 году газ был проведен почти в 3000 домов. Британские компании были особенно активны в распространении столичного ноу-хау за пределы родины, во все развивающиеся зарубежные города, начиная с Росарио в Аргентине и заканчивая Сиднеем в Австралии
[417].
Впрочем, до идеально функционирующих систем этим проектам было еще далеко. Хотя градостроителям и инженерам нравилось сравнивать свои творения с сердцем и артериями, города едва ли можно было считать человеческим телом, органично и взаимосвязанно устроенным. Прокладка труб означала километры перерытых улиц и дорог. Трубы с водой протекали, газ взрывался. Водо- и газопроводные сети были естественными монополиями с гигантскими первоначальными вложениями. Все это приводило к жарким спорам о том, кому следует ими управлять и кто должен за них платить. Кроме того, они нарушали привычный распорядок дня. С появлением в домах газа и воды в обществе развернулись настоящие баталии за определение самой сущности потребления. Ванная и туалет – это «естественная потребность» или «роскошь»? Тысячелетиями люди жили без газа и без воды из крана. Так что их появление в жизни горожан не могло пройти гладко.
В течение XIX века потребление газа и воды достигло невероятных высот. Изначально бо́льшая часть водо- и газопроводов строилась для промышленных предприятий. Впервые газ начали применять в 1790-х годах на заводах, и вплоть до 1870-х годов бизнес оставался главным его потребителем, пока первенство не перехватили города. Многие компании, предоставляющие газ и воду, брали слишком высокую плату с мелких фирм и индивидуальных потребителей, а их большие промышленные клиенты при этом пользовались услугами на гораздо более выгодных условиях. Ливерпуль стал одним из первых городов, которые в 1840-х годах смилостивились над семьями и мелкими магазинами, предоставив им скидки как «круглогодичным пользователям». Однако по-настоящему прочно газ вошел в домохозяйства лишь в 80–90-е годы XIX века благодаря росту доходов, снижению цен и появлению счетчиков. Счетчик был идеальным вариантом для семей из рабочего класса, бюджет которых был невелик и которые часто переезжали с места на место. В 1913 году в Лидсе газопроводом пользовались 112 000 потребителей, что в два раза больше, чем тридцать лет назад; почти половина из них использовали счетчик, а 15 % имели даже газовую плиту. Новые газовые плиты, пришедшие на смену плитам на твердом топливе, давали в два раза больше тепла, что, разумеется, было гораздо удобнее. В Цюрихе в 1908 году бо́льшая часть газа использовалась уже не для освещения, а для готовки и отопления. Три четверти всего населения имели дома газопровод. Потребление газа выросло почти в три раза за десять лет и достигло одного миллиарда кубического фута в год. Лондон накануне Первой мировой войны расходовал уже 50 миллиардов, что кажется невероятным. Латиноамериканские города, такие как Сан-Пауло, старались не отставать
[418].
Примерно в это же время города начали потреблять воду в тех объемах, в каких они делают это сегодня. В 1802 году среднестатистический парижанин обходился пятью литрами воды в день. К концу столетия эта цифра увеличилась в десять раз. Если вы полагаете, что огромный расход воды – проблема современная, вам стоит взглянуть на Соединенные Штаты того времени. Американские города быстро заявили о себе как о сверхпотребителях. Чем больше город, тем сильнее его жажда. В 60-е годы XIX века маленькие города Новой Англии ежедневно потребляли от 35 до 45 галлонов воды из расчета на одного человека. В Бостоне, Чикаго и других крупных городах тратили от 60 до 100 галлонов. В Атланте в 1884 году расход составил целых 225 галлонов (855 литров) на человека, что в десять раз больше, чем в Мадриде или Берлине
[419]. Растущим городам нужны были объемные водохранилища, более широкие акведуки и все больше дополнительных ресурсов. Колодцы и водовозы уступили место водопроводу. Первоначально спрос на воду возник не у жителей домов, а у владельцев фабрик и заводов, которые заседали в городских советах и потому имели возможность требовать больше чистой воды для своих предприятий. Когда ученые обнаружили, что некоторые заболевания передаются через воду, необходимость достаточного объема чистой воды для каждого человека стала еще очевиднее. Городские фонтаны и бесплатная вода в школах стали предметом национальной гордости.
Как и в случае с газом, обыкновенные граждане стали использовать больше воды из водопровода в последние десятилетия XIX столетия. Целый ряд реформаторов в сфере здравоохранения, филантропов и бизнесменов (которыми руководил чисто коммерческий интерес) призывали людей потреблять больше воды. В то, что чистота стоит в одном ряду с благочестием, крепко верили и в Европе, и Северной Америке. Однако если в XVIII веке быть чистым означало «иметь опрятный вид и чистую одежду»
[420], то в XIX столетии особое внимание стали уделять чистоте тела. Реформаторы говорили, что соблюдать гигиену жизненно необходимо не только для самого человека, но и для здоровья всего общества: пока богатым приходится хвататься за нюхательные соли, проходя мимо грязных нищих, социального конфликта не избежать. Впрочем, грязнулями были не только не имевшие денег. Спустя три столетия после того, как в 1854 году выяснили, что холера передается через воду, лондонский доктор Джон Саймон написал в своем руководстве по гигиене, что многим представителям высшего общества еще только предстоит «развить в себе нетерпимость к грязи»
[421].
