Неоднозначное отношение к городу давно стало частью европейской культуры. Еще в 1800 году романтик Уильям Вордсворт предупреждал о том, что оживленность города может стать причиной «чуть ли не дикого оцепенения». Спустя столетие это обвинение подкрепилось переменами в восприятии времени и пространства. Если раньше время двигалось степенно, плавно, как часы, то теперь оно неслось словно поток, то затихая, то вновь ускоряясь. Писатели-модернисты растягивали минуты, сжимали года, даже обращали время вспять
[524]. У всех складывалось впечатление, что общество ускоряет свой бег и разваливается на части от напряжения. Каждый мечется из стороны в сторону, освобожденный от норм и иерархий
[525]. Скорость и динамика города становятся причиной нового психического состояния человека – «пресыщенного отношения» ко всему, как назвал его в 1903 году Георг Зиммель в своем труде, до сих пор считающемся наиболее значимой работой о больших городах: «Пресыщенность появляется… в результате быстрых изменений среды и огромного количества разнообразных впечатлений». В большом городе мы находимся под влиянием двух сил, считал он. Одна сила – это «непреодолимое желание получить удовольствие», которая «делает нашу нервную систему настолько чувствительной, что в конечном итоге она отказывается реагировать на происходящее». Вторая сила – это непрекращающийся поток впечатлений, которые могут быть небольшими и безобидными сами по себе, но их столько, что наша нервная система просто не выдерживает напряжения. В результате мы оказываемся не в состоянии «реагировать на новые впечатления с должной энергией. Так и возникает пресыщение, которое, по сути, ощущает любой ребенок большого города, в отличие от детей, выросших в маленьких городах или сельской местности». Для такого состояния характерны оцепенение, поверхностное восприятие жизни. У города есть только разум, но нет сердца. Жители большого города приобретают бездушный интеллект вычислительной машины, которому проще соответствовать высоким требованиям городской жизни: человек должен быть пунктуален, точен, а его действия согласованы. В конечном итоге жители города превращаются в одинокую толпу псевдоличностей. «Пресыщенному человеку», подытоживал Зиммель, все происходящее вокруг кажется «одинаково однообразным и серым»
[526].
Кинотеатр с его быстро меняющимися изображениями на экране стал настоящим символом перегруженности города впечатлениями, его опустошенности и гомогенизации. «Кино – это зеркало современного общества», – писал в 1927 году Зигфрид Кракауэр. Его статья о зрителях в кинотеатрах предназначалась для «Франкфуртер Цайтунг», в которой он руководил отделом театральной и кинокритики. «Глупые и неестественные фантазии кино – грезы общества». Они прививают «массовый вкус», типичный для больших городов. Все, что касается кино, ненастоящее, начиная с неправдоподобных романтических историй, в которых бедные девушки выходят замуж за богатых мужчин, и заканчивая внешним видом кинотеатров; претензия на барокко берлинского кинотеатра «Глория-палас» – типичный пример «помпезной поверхностности». В небольших городах кинотеатры были развлечением для низших слоев общества, и средний класс держался от них в стороне. В Берлине, наоборот, неугомонный поток городской жизни делал каждого частью массового общества, в том числе богатых и образованных. В результате получалась «гомогенная городская публика… к которой принадлежала и примадонна, и машинистка». Кракауэр ни секунды не сомневался в том, что каждого в этой городской массе лучше всего характеризует его принадлежность классу потребителей; серию своих статей он назвал «Молодые продавщицы идут в кино»
[527].
Подобные взгляды оказали огромное влияние на следующие поколения, и это легко объяснимо. В последующие десятилетия кино использовалось тоталитарной властью, происходило навязывание стандартов голливудской индустрии. Однако в ретроспективе события прошлого могут быть интерпретированы искаженно. Рассуждения о «массовом обществе» зачастую не учитывают исторического развития. В них присутствует образ универсального, пассивного потребителя, существующего вне временных рамок, как будто кино и его зритель никогда не менялись. Когда Кракауэр открыл «культ отвлечения», кино уже праздновало свой 32-й день рождения. И ранние годы кинематографа значительно отличались от его зрелости.
Первый кинетоскоп появился на Бродвее в Нью-Йорке в 1894 году в помещении, где раньше находился обувной магазин. Через окуляр можно было увидеть двигающиеся картинки. Изначально кинетоскопы являлись частью существовавшей развлекательной сферы, никто не воспринимал их как какую-то самостоятельную отрасль. Кинетоскопы можно было увидеть в мюзик-холлах, в общественных бассейнах, на ярмарках и в залах миссий. Путешествующие кинотеатры гастролировали по маленьким городам и сельской местности, таким образом знакомя людей с новым носителем информации. В Нидерландах, к примеру, кинетоскоп посмотрели миллион человек. В парке Тиволи в Утрехте имелась специальная палатка, в которой могли останавливаться путешествующие кинотеатры. Типичное местное варьете в 1904 году показывало двигающиеся картинки примерно 70 000 зрителям в неделю. Некоторые путешествующие кинотеатры были настоящими дворцами на колесах, с зеркалами высотой 13 метров, позолоченными декорациями, орга́ном, сотнями лампочек и обитыми шелком сиденьями в первом ряду. Они спокойно вмещали до семи сотен человек. Типичным можно назвать «Бродячее кино» Гвидо Зеебера, появившееся в 1904 году. Сеанс начинался с музыкального концерта, затем публике показывали короткий фильм о Кубке Гордона Беннетта – первых международных автомобильных гонках 1903 года. Далее следовала киноэкскурсия по лондонскому зоологическому саду, за ней – бой быков в Мадриде, по соседству с испанским королем. В завершение демонстрировали «Спящую красавицу» и фильм о «завораживающей лесоторговле в Канаде» – все вместе стоило 40 пфеннигов
[528].
В 1906 году кинотеатры начали прощаться со своей кочевой жизнью. В большинстве городов Соединенных Штатов и Западной Европы – и крупных, и небольших – теперь появлялись специальные помещения и даже здания для показа кино. Первым кинотеатром в Лондоне был «Бэлхэм Эмпайр», вмещавший до тысячи человек. В американском Лексингтоне, штат Кентукки, с численностью населения 25 000 человек имелось целых два кинотеатра. Рост числа этих заведений в последующие годы был просто феноменальным. Уже к 1914 году в Великобритании насчитывалось до 3800 кинотеатров. В одном только Лондоне их было пять сотен, а общая вместительность каждого достигала 400 000, что в пять раз превышало возможности мюзик-холлов. За всего лишь десятилетие кино стало главным видом развлечения. В 1913 году 250 000 лондонцев ежедневно ходили в кино. В Нью-Йорке еженедельная посещаемость приближалась к миллиону; почти треть всех зрителей составляли дети. Удовольствие еще никогда не было таким дешевым. Почти у каждого всегда находилось пять центов в кармане, чтобы заглянуть в никелодеон («одеон за пятачок», ироническое название дешевого кинотеатра в США. – Прим. переводчика). В Великобритании детям частенько давали два пенни на карманные расходы – один пенни на билет в кино, второй – на покупку сладостей, которые можно съесть во время сеанса
[529].
