Однако самыми популярными были парки развлечений неподалеку от крупных городов. Знаменитый Парк «Тиволи» в Копенгагене открылся в 1843 году: здесь можно было покататься на карусели, поезде с открытыми вагончиками, посмотреть на сооружения в восточном стиле. Около 1900 года произошел настоящий бум парков развлечений. На полуострове Кони-Айленд в Бруклине было построено три парка развлечений – «Дримлэнд», «Стиплчейз» и Луна-парк. Один только Луна-парк занимал территорию площадью 36 акров, на которой расположились Электрическая башня 200 футов высотой, бассейны, водные горки, аттракционы «Путешествие на Луну» и «Путешествие на подводной лодке», создателей которых явно вдохновили романы Жюля Верна. Это была настоящая сказочная страна с 1200 башнями, величественными зданиями и вышками. Две тысячи огней освещали Луна-парк ночью. Такие места, как Луна-парк, сочетали в себе ностальгию и технологии, отдых и риск, праздник и любопытство. За одно посещение можно было покататься на американских горках, пощекотав себе нервы, посмотреть представление бродячего цирка, узнать, как живут инуиты, и завести приятные знакомства.
Как же вся эта гремучая смесь повлияла на горожан? Согласно одной из теорий, коммерческий досуг смешал разные иммигрантские культуры до состояния более однообразной массы. В самом деле, изначально парки развлечений на Кони-Айленде привлекали самых разных посетителей, хотя существовал и негласный «цветной барьер». Тем не менее не стоит переоценивать социальное и культурное слияние. К началу 1920-х годов элита уже полностью игнорировала Кони-Айленд, и разбогатевшие рабочие и служащие стали переключаться на более респектабельное побережье Джерси. В других частях света парки развлечений имели свои характерные черты, указывающие на социальные и культурные особенности их посетителей. Парк развлечений на пляже в Блэкпуле, первом английском курорте, привлекал до миллиона посетителей в выходные дни и славился своей демократичностью. По мнению газеты «Блэкпул Таймс» 1904 года, курорт сводил вместе «коммерсанта и механика, модницу и фабричную работницу… самых могущественных и самых бедных»
[549]. Если сравнивать его с Кони-Айлендом, можно заметить, что публика в Блэкпуле была более однообразна: его посещали протестанты из одних и тех же промышленных регионов, имевшие одинаковые представления о достойном и спокойном отдыхе. И все же здесь тоже чувствовались классовые различия, и городские власти старались сделать так, чтобы карусели и аттракционы не строились на территории северного побережья, где селился респектабельный средний класс. В колониальном Сингапуре в 1923 году был открыт парк развлечений «Новый мир». До тех пор в местной сфере развлечений существовала расовая сегрегация, однако новый парк открыл свои двери представителям всех классов и всех рас. С шести вечера до полуночи можно было смотреть боксерские матчи, играть в азартные игры, посещать кино, театры и рестораны. Кабаре парка имело самую большую танцевальную площадку в Малайи. Однако успех парка был обусловлен скорее не его открытостью для всех, а тем, что разным этническим группам он предлагал разные виды развлечений. Рядом с малайской оперой бангсаван соседствовала китайская опера. Тут можно было увидеть не только малазийские, но и европейские танцы, в том числе фламенко. В театре ставили все, начиная с Шекспира и голландских пьес и заканчивая хиндустанскими сказками
[550].
К 1914 году крупные города в индустриальных странах представляли из себя сети из газо-, водопроводов и коммуникаций. Образ жизни горожанина основательно отличался от образа жизни сельского жителя. Летом жители маленьких городов и деревень, привыкшие брать воду из колодца, с непониманием смотрели на городских туристов, уже избалованных ваннами и водой из-под крана в любое время суток. В то же самое время рекламные каталоги универмагов и дискаунтеров, рассылаемые почтой, знакомили сельчан с веяниями моды города. Потребительская культура не исчезала за несколькими сохранившимися городскими укреплениями. В этом смысле город даже начал терять в чем-то свою уникальность
[551]. Больше не нужно было жить в Париже, чтобы выглядеть как парижанин. Однако не менее важными по сравнению с другими особенностями были различия внутри городов и между ними. Современный облик города возник благодаря совпадению нескольких тенденций. Старое приспосабливалось к новому, новое подстраивалось под старое. В городах находилось место торговым центрам и уличным торговцам, коммерческим кинотеатрам и муниципальным спортивным площадкам, горячей воде из-под крана в ваннах и колонкам на узких улочках и во дворах. Характерной чертой больших городов был не монотонный образ жизни и не пресыщенность, а разнообразие практик, ритмов и пространств потребления. Именно поэтому будет скорее неверным рассматривать этот период единственно как переход от обычаев и общности к торговле и индивидуализму. Города и их жители вовсе не превратились в одночасье в рабов товаров и своих желаний. Параллельно с ростом числа магазинов в городах благодаря потреблению появлялись новые общественные пространства.
5
Потребительская революция приходит в дом
Бруно Таут ненавидел суету. Один из главных архитекторов-модернистов в Веймарской республике, он разработал ставшие каноническими проекты социального жилья, примером которых является поселок «Подкова» в Берлине (1925–1933) – жилищный трехэтажный комплекс в виде подковы общей протяженностью 350 метров, окруженный несколькими сотнями садов. Главной задачей модернистов было построить новые, более добротные дома, чтобы люди становились лучше просто от того, что проживают в них. В квартирах в «Подкове» имелись отдельные ванные и кухни, что было революционным для того времени. Модернисты отдавали предпочтение плоским крышам, фасадам без прикрас, функциональной стали и стеклу. Однако убрать внешнюю вычурность зданий – лишь половина дела. Необходимо было реформировать и внутренний интерьер квартир. «Новое строительство» Таута, которое он в 1924 году посвятил «всем женщинам», объявляло настоящую войну вещам – «всем картинам, зеркалам, покрывалам и салфеточкам, занавескам на занавесках, подушкам на подушках, коврам, дверным коврикам, часам, фотографиям и сувенирам, демонстративно поставленным на полки, шкафчикам, заставленным всякими безделушками…» Пренебрежительное отношение образованной элиты к вкусу городских обывателей не было чем-то новым, однако в понимании Таута эта проблема была гораздо глубже. Людей поработил суеверный страх потерять свои драгоценные мелочи. Они больше не были королями в своих замках – они превратились в рабов вещей
[552].
