Подобная «тирания неодушевленного» постепенно разрушала семейную гармонию и прежде всего угнетала домохозяйку, считал Таут. Женщины – «истинные созидательницы дома и уюта» – превратились в рабынь, протирающих пыль. Освобождение женщины приравнивалось к освобождению от вещей. Вдохновение для призывов к простоте Таут черпал из нескольких источников. Во-первых, сама общественно-политическая обстановка в Веймарской республике тех лет располагала к таким заявлениям; во-вторых, Тауту нравились идеи Кристин Фредерик, американской сторонницы теорий эффективности домашнего хозяйства. Ее исследования показали, как много энергии домохозяйки могли бы сэкономить, если бы в их распоряжении имелась более рационально спланированная кухня. Но больше всего Таут восхищался Японией с ее простыми, чистыми линиями в интерьере; после того как в 1933 году к власти пришел Гитлер, еврей Таут эмигрировал в Такасаки. Немецкие дома должны больше походить на японские, считал Таут. Сувениры, кисточки и бахрома, поделки детей – все это должно исчезнуть вместе с ненужными стульями и «дешевым барахлом из универмага». Таута не особенно волновало, какому стилю принадлежали вещи, которые он критиковал, – ар-нуво или бидермейер. Его больше всего возмущал сам культ «ансамбля», бесконечное нагромождение объектов, даже не сочетающихся друг с другом. Встроенные шкафы и прочая функциональная мебель должны прийти им на смену и позаботиться таким образом о физическом и душевном здоровье домохозяйки. И людей необходимо отучать от фальшивой привязанности ко всем этим бесполезным мелочам и учить естественному отношению к окружающим их предметам культуры. «Чистота разума», писал он, так же важна, как и чистота тела. Европейцам следует брать пример с японцев и хранить свои картины и безделушки под замком в сундуке, доставая их оттуда лишь тогда, когда захочется ими полюбоваться. Однако в отличие от своих коллег-модернистов Таут не был абсолютным функционалистом. Он допускал сочетания ярких цветов: в поселке «Подкова», к примеру, входные двери были покрашены в желтый, красный или зеленый цвет, правда, стены в таком случае лишались всяческих украшений, даже украшения цветом.
Революционная программа Таута по строительству жилья имела особое значение для Веймарской Германии, где желание построить демократию политизировало архитектуру и дизайн
[553]. Тем не менее пересмотр отношения к дому как к пространству потребления происходил по всей Европе, а также в США и Японии. Если в конце XIX века страхи (и надежды) в отношении потребления касались прежде всего города и общественной жизни, то в первой половине XX века фокус сместился на частную сферу. Внутри домов европейской элиты и среднего класса отделение частной зоны от общественной началось еще в XVII–XVIII веках, в связи с чем возникли идеи о разделении пространства на мужскую и женскую территории. Вместе с расширением частной зоны возникла новая культура комфорта: сначала появились кресла, чуть позже диваны. На заре XX века эти тенденции, существовавшие на протяжении уже нескольких столетий, приобрели новое значение. Индустриализация резко ускорила отделение оплачиваемого труда от дома и превращение последнего в основную сферу потребления – материальный рай, царство домохозяйки, мечтающей о покупках, новых технологиях и развлечениях.
Мы с вами, таким образом, оказываемся в самом начале эры гостиных гарнитуров, стиральных машин, радио и приобретения квартир. Массовое производство товаров превратило комфорт в стандарт жизни любого человека. Благодаря газу и электричеству в доме постепенно начала появляться различная бытовая техника. Радио и граммофон стали новыми развлечениями и наполнили дом звуками. Собственное жилище оказалось вдруг желанным приобретением.
В действительности нашествие вещей означало гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Дело было не только в том, что люди стали владеть бо́льшим числом предметов. Новые вещи изменили саму суть повседневной жизни, ее ритм и порядки. Но удалось ли бытовым устройствам освободить человека от тяжелой работы, подарить ему независимость и обогатить его личность, тем самым укрепив семью и общество? Или же они способствовали еще более сильной зависимости от комфорта и потребления, взращивая в людях эгоистический материализм и желание уйти от реальности в мир фантазий и иллюзий? До сих пор еще не было революции, исход и последствия которой можно было бы предугадать, и домашняя революция – не исключение. Экономисты, производители, политики, дизайнеры и писатели боролись за право контролировать процессы в частной сфере жизни человека – в его доме. В итоге домашнее пространство формировалось под влиянием как особенностей обитавших в нем людей, так и местных норм и правил.
Дом, милый дом
То, что одни считали дурным вкусом, для других было большим бизнесом. В течение последних трех десятилетий XIX века в Европе и Соединенных Штатах наблюдался настоящий мебельный бум. Доходы граждан росли, и вместе с ними росли траты на обустройство дома. То были золотые десятилетия для декораторов и в Бостоне, и в Лондоне, и в Париже, и в Берлине, ибо амбициозные представители среднего класса стремились подчеркнуть свое социальное положение и принадлежность к сливкам общества через продуманный интерьер своих квартир и домов. Молодые пары, обустраивая свой дом, особое внимание уделяли гостиной, считая ее «важнейшим помощником в школе жизни» – цитата из популярного американского руководства «Красивый дом», впервые опубликованного в 1881 году
[554]. Внутренняя отделка квартиры говорила о вкусе семьи и могла значительно повлиять на ее будущее. Возросшая популярность обоев хорошо демонстрирует установившийся культ товаров для дома. В 1874 году британские производители обоев выпускали 32 миллиона рулонов в год, что в шесть раз больше, чем двадцать лет назад
[555]. В домах представителей среднего класса фарфоровые собачки и медные павлинчики соседствовали с японскими фартуками для обогревателей.
Более состоятельные работающие семьи тоже приобретали все больше товаров для дома, особенно в Соединенных Штатах, где реальные зарплаты были самыми высокими. Для наблюдателей того времени наличие ковров в доме являлось своеобразной лакмусовой бумажкой для определения уровня комфорта. Именно на этот показатель ориентировалось первое в своем роде исследование условий жизни рабочих, проведенное в Массачусетсе в 1874 году. Семья машиниста зарабатывала чуть больше тысячи долларов в год. Половина этого дохода шла на еду, при этом во всех шести комнатах их дома лежали ковры. У половины всех семей, принимавших участие в исследовании, имелся ковер хотя бы в гостиной
[556]. Во многих семьях были швейная машинка, орган или пианино, рассматривавшиеся как признак истинной респектабельности.
