Большинство заводских рабочих в Европе и Азии вели жизнь, крайне далекую от подобного уровня комфорта. В Санкт-Петербурге у некоторых семейных рабочих имелись подушки и одеяла, однако одинокие сезонные работники зачастую спали на голом деревянном полу в переполненных квартирах, и у них не было даже места для своих личных вещей
[557]. Тем не менее и здесь наблюдались определенные изменения. В Европе горняки покупали пианино в рассрочку. Гостиная становилась святыней, и ее заставляли всякими декоративными «излишествами», которые так ненавидели социальные реформаторы; рабочие покупали вещи, даже те, что не могли использовать, например, они обзаводились медной каминной решеткой, хотя пользоваться камином им было не по карману
[558]. В скандинавских странах, развивавшихся более медленно, рабочие высокой квалификации тоже начали понемногу привыкать к жизни в комфорте. В Кристиании (ныне Осло) семья рабочего с текстильной фабрики по-прежнему делила кухню с соседями, но теперь она располагала своей собственной гостиной (12 на 15 футов) с «двумя окнами, с коротенькими занавесками по верху окон… с двумя кроватями, соединенными вместе, с деревянным диваном или козеткой, которые можно использовать в качестве спального места, со столом, шкафом, часами, рисунками, цветами»
[559].
Резкое расширение рынка товаров для дома породило три опасения: оно стандартизирует жизнь и культуру, создает искусственные потребности и в итоге посадит женщину в золотую клетку. Как правило, обо всем этом говорили одновременно. Например, Таут жаловался, что гостиные стали напоминать номера международных отелей – слишком уж все они одинаковые и вычурно оформленные и потому лишают нацию возможности культивировать свой собственный образ жизни
[560]. Дешевые стулья и серванты становились угрозой для талантливых мастеровых, в то же время являясь добром для потребителя. Попытки противостоять этому – например, появление движения Искусств и Ремесел – зачастую имели обратный эффект: дизайнерские обои и ковры вскоре тоже стали товарами масс-маркета.
В конце XIX века происходило активное взаимодействие между авторскими товарами и товарами массового производства: тенденция к индивидуализму и тенденция к стандартизации, соперничая, доводили друг друга до крайностей. Своего пика их борьба достигла в домах французской буржуазии. Комнаты и коридоры в них постепенно заполнялись копиями известных картин, что стало возможным благодаря появлению новых материалов и методам крупномасштабного производства репродукций. Во многом происходящее было связано с распространением резины. Изначально каучук использовали для медицинских целей, но с 1860-х благодаря ему началась настоящая революция на рынке искусства. Стало возможным производство тысяч дешевых эбонитовых статуэток, а также декоративных ваз, рамок и фотоальбомов. Алюминий, линолеум и целлулоид превратили отрасль «репродукции» в еще более массовую. Вместе с изобретением вулканизации появилась возможность изготавливать искусственные цветы и миниатюрные оранжереи. Благодаря гальванизации цинк и медь можно было сделать похожими на бронзу. В легендарной литейной Фердинанда Барбедиенна в Париже сотни рабочих создавали целые армии псевдобронзовых Давидов с пращами и Моцартов со скрипками всех возможных размеров. Говорили, что буржуазия сходит с ума по статуэткам. То, что резина и бронза сотворили со статуями, литография сделала для картин. Торговый дом «Леграс» в 1870 году представил в своем каталоге 2000 различных репродукций, начиная с натюрмортов и заканчивая пейзажами. Больше не нужно было отправляться в Лувр: всего за 20 франков знаменитые статуи и картины могли перебраться и в ваш дом
[561].
Страх попасть в ловушку поверхностного конформизма заставил людей судорожно искать свой индивидуальный стиль. К концу XIX века дом для буржуа стал крепостью, оберегающей его личное пространство. Отчасти это было настоящее убежище в прямом смысле слова: с помощью дома средний класс стремился защитить себя от революции улиц. Однако с середины столетия усиление роли частного и личного стало четко прослеживаться в отношении людей к предметам. Безопасность больше не ограничивалась замком на входной двери. Комоды, письменные столы, шкафы, ящички и прочие личные вещи теперь тоже запирались на замок (что, конечно, было на руку замочным мастерам). Частную жизнь стремились защитить от любопытства не только слуг, но также семьи и друзей. Ковры и занавески стали более плотными, чтобы гарантировать полнейшую тишину. Желание оберегать свое личное пространство усиливалось потребностью в повышенном комфорте, контроле и порядке, удовлетворяемой с помощью вещей. Зацикленность на чистоте в эти годы затронула и вещи. В домах буржуа часто протирали пыль, обрабатывали полы и мебель дезинфицирующими средствами, использовали специальный «китайский порошок». Таким образом представители среднего класса заставляли окружающий материальный мир существовать по правилам личной гигиены. Французское слово «confort», заимствованное английским в 1840-х годах, означало не только «удовлетворение тела» или даже духа, как сообщал один из справочников, но и «удовлетворение сердца»
[562]. Красивые драпировки на стульях, узорчатые покрывала и статуэтка Арлекина на прикроватном столике могли много рассказать о вкусе и характере своего владельца. В знаменитом французском «Журнале для девушек» и в подобных ему изданиях о ведении хозяйства, которые начали появляться как раз в то время, печаталось немало статей на тему уюта, в которых рассказывалось, как сделать интерьер более индивидуальным. Считалось, что в Великобритании либерализм способствовал тому, что люди стремились выразить свой стиль в украшении дома
[563], однако подобная тенденция наблюдалась и в других странах, где царила атмосфера далеко не такая либеральная. По всей Европе дом превращался в крепость, защищающую «я» своего хозяина.
