Потому что мне, день ото дня, продолжали сниться кошмары.
Сначала мать, по совету специалистов, решила дать мне время успокоиться, смириться со случившимся. Но моё одиночество, моя замкнутость, превращала меня в пофигистичный овощ. Пока однажды, мать не пришла ко мне в комнату и не повысила голос.
Ей тоже надоело видеть меня в подобном состоянии.
Дни летят, но реальность не меняется.
— Соня, хватит! Ты должна забыть прошлое. Я понимаю, как тебе больно… Я ведь тебя предупреждала! А ты, глупенькая, не слушала… — Присаживается рядом, на кровать, пока я сижу в позе йога, в наушниках, слушая любимые треки, пытаясь укрыться в своём уютном, но таком холодном мирке, — Вот, что получилось в итоге. Бедная моя девочка. Как же сильно я тебя понимаю.
Обнимает, а я падаю в бок, лбом уткнувшись в её плечо.
Моё сердце разбито.
А душа превратилась в пепел.
Сгорела. Живьём.
И я понятия не имею, как собрать её по пылинкам в единое целое.
— Просто скажи мне одну вещь. — Поднимаю голову, смотрю пустым, безжизненным взглядом в исхудалое лицо матери. — Где Давид? Всё ли с ним нормально? И почему он не отвечает на мои письма?
— Если я скажу, ты перестанешь себя убивать?
Киваю.
— Обещаешь?
Ещё раз киваю.
— Ну хорошо… — Делает паузу, собирается с духом. — Соня… я не говорила тебе, где он по причине… по ужасной причине… Чтобы не делать тебе больно вдвойне. Но ты никак не можешь усмириться.
Её голос дрожит, срывается до хрипа.
— Поэтому я скажу… Он… — Запинается. В глазах вспыхивает не то страх, не то ужас. — Он умер. Там, в тюрьме. От передозировки наркотиков.
Резко отскакиваю в сторону, швыряю наушники в стену, дышу часто и глубоко, чтобы хоть как-то расслабиться, чтобы не взорваться от потрясения!
— Прости. — Виновато. — Я не хотела говорить. Не хотела разглашать в какую именно колонию его посадили. Боялась, что поедешь к нему. И там тебе скажут вот такую вот жуткую новость.
Это ложь…
Очередная, мерзкая ложь!
Как же я устала. Как же я устала от этой вечной грязи! От боли! Несправедливости! Фальши!
Так устала, так измотана!
Что раз и навсегда потеряла смысл в жизни.
Не хочу ничего!
НЕ ХОЧУ!
— Думала ты забудешь. Время ведь лечит. Но, видимо, хворь твоя не поддается лечению. — Приласкала меня, поцеловала. Ладонями смахнула выступившие слёзы. — Сонечка, дорогая. Я знаю, как тебе тяжело… Но знай, что я с тобой. — Мы справимся, доченька. Справимся! Слышишь! Прости меня. Прости, милая. Я очень тебя люблю и очень за тебя переживаю. Так или иначе, но ты моё дитя, моя кровиночка. И ты не представляешь, насколько мне горько видеть твои слёзы. Ради меня! Рад нас! Отпусти прошлое. Начни жизнь с чистого листа. Умоляю.
Когда мать ушла, а я немного успокоилась, все же решила перепроверить информацию. Её страшные слова, её заявление о смерти Давида воспринималось мной как мощный удар железной битой. Сначала в голову. Затем в грудь. И последний — в самое жерло души.
Она врет! Снова и снова, она продолжает убивать во мне чувства к любимому!
Единственный выход, чтобы успокоиться — позвонить, чтобы услышать лично…
Мать не знает, что у меня есть номер телефона Исправительной колонии.
Я уже пыталась туда дозвониться раньше. Но ничтожные попытки потерпели крах. Они даже и слушать не стали. Однако, все же пошли на уступки, разрешив письма.
Набрав номер, задержав дыхание, я нервно теребила пуговицы на кофте, мечась из одного угла в другой.
Долго никто не отвечал. Гудки постоянно обрывались… Но я упорно продолжала названивать, пока, в конце концов, не услышала долгожданный, хриплый бас.
— Один вопрос. Прошу вас… Не вешайте трубку. Скажите, заключённый 5531 жив?
— Ваше имя и фамилия. — Потребовал собеседник.
Представилась.
— Нет, девушка. Скончался несколько месяцев назад.
Глава 8
Я не выходила из дома три недели. Лежала и рыдала в подушку. До тех пор, пока не сошла с ума. Давид мерещился мне везде. В моей комнате. Во сне. На улице, во дворе, когда я вечером выглядывала в окно, чтобы подышать свежим воздухом.
Я даже слышала рокочущий рев двигателя “Харлея” и, охваченная больной паникой падала с кровати, неслась к окну, с надеждой увидеть чудо… Но чудеса бывают лишь в наивных сказочках. Давид мертв. И я даже не знаю, где находится его могила. А треск мотоцикла, не иначе как, больная парноиа.
Иногда я открывала наши фотографии. Пролистывала в телефоне картинки, захлебываясь в слезах. Даже на рабочем столе до сих пор стояло совместное фото. Счастливые… Улыбаемся. Целуем друг друга, как голодные подростки в свой первый раз. Глаза горят от счастья, а от улыбки немеет челюсть. Взгляд ниже — и там, на груди любимого, я вижу татуировку с моим лицом.
Пока однажды, я не приняла единственное верное решение — навсегда удалить снимки. Ибо уже дошла до того, что начала болтать с вешалкой за шкафом, на которой висело моё зимнее пальто, срывая всю свою пережитую боль на куске синтепона, принимая пальто за Давида. В темноте, спрятанная за шифоньером одежда, напоминала огромный силуэт, на который я орала, бранилась матом, за то, что этот человек, на самом деле, оказался никчемной тряпкой! За то, что так просто, без боя, ушёл из жизни, поступив как трус, до смерти заглушив свое горе наркотиками.
А каково было мне?
Я ведь ребёнка потеряла. Но сначала узнала, что отец моего дитя оказался не только тварью, но ещё и наркоманом, грабившим банки, расстреливающим невинных людей из автомата. А мне нагло врал!
Может быть случившееся к лучшему?
Может Давид действительно употреблял наркотики? Еще до ареста.
Поэтому случился выкидыш?
Раньше, свои перепады настроения я списывала на беременность.
Но сейчас… Сейчас я просто погрязла в страшной депрессии.
Не знаю точно, что произошло со мной. Но я устала.
Устала от всего!
Днями и ночами копалась в себе, пока не докопалась до суровой истины.
Если я такая плохая, то Давид с его шайкой — что? Святые?
Они ведь обманывали нас с Кариной.
Заваливали тонной подарков, которые, между прочим, без стыда и совести под дулом пистолета изымали у честных граждан.
А ещё эта их байка про интернет-магазин!
Боже!
Как же мерзко!
Это я плохая? Я?? Сука, стерва, предательница??
