И Я… ЕСТЬ. МЕСТЬ.
* * *
Одинокий. Голодный. Монстр.
Вот уже четыре годы я видел свет лишь из маленького, заколоченного стальными прутьями окна. Даже дотянуться до него не мог. Ловил руками слабые солнечные лучи, что изредка проникали в помещение, и захлебывался в собственной ущербности.
Даже солнце и то… навещало меня лишь на каких-то там пару быстротечных минут.
Здесь всегда было холодно и сыро. Ледяные ветра жестоко лупили по толстым, каменным стенам, отчего становилось зябко вдвойне.
Естественно! Ведь когда меня швырнули в самолёт, чтобы отправить в другую часть страны, по прибытию, вместо привычного тёплого климата, я увидел огромные снежные холмы.
Да здравствует лютая и кровожадная Сибирь!
Меня определили в одиночную камеру, в сектор, где держали особо опасных тварей. Тварей! Так мрази с дубинами называли нарушителей закона.
Единственные друзья в карцере — крысы. Единственный собеседник — мой внутренний голос. А на жратву — холодные, скисшие помои.
Если когда-нибудь выберусь, прежним уже никогда не буду. Однозначно.
Хоть я никогда и не подавал виду, как мне хреново! Всегда молчал. Ни единого звука. Ни единого мата. Даже во время кровавых избиений.
Я словно стал немым. Не знаю как выдерживал ежедневные провокации, когда пидоры лупили меня по рёбрам, а я, сжав кулаки до рези в суставах, молча терпел издевательства! Потому что знал, что если не дам отпор, если не сорвусь, к черту! То выйду из пекла раньше установленного срока.
Но внутри, я давно уже был сломлен. И первый удар, пробивший крепкую броню… нанесла ОНА. Та, которую я любил больше собственный жизни.
Даже больше сестры! Ведь я существовал лишь с одной целью — помочь сестре. Поставить Кристину на ноги.
Та, в руки которой я вложил часть собственного сердца, надеясь, что она позаботиться о нем. С любовью и лаской.
А она…
Эта сука его раздавила!
И в душе так заныло… Так заныло!!! Что в пору было просто самостоятельно раздавить оставшуюся половину, с болью дергающуюся в окровавленной груди, чтобы прекратить невыносимые пытки.
Но нет. Я ведь не слабак! Не трусливый ссыкун! Чтобы вот так вот признать неудачи. В моих руках сотня побед. И ни единого поражения.
Хотя… есть одно. Но я вернусь! Я вырвусь на свободу и отыграюсь!
Возьму реванш, став ещё беспощадней, ещё БЕЗЖАЛОСТНЕЙ!
И одержу желанную победу, наслаждаясь болью, наслаждаясь криками растерзанных врагов.
В мыслях я убивал стерву и воскрешал ни одну тысячу раз. Когда лежал на ржавой скрипучей кровати в своей камере, когда жрал протухший борщ из грязной, собачьей миски, когда драил зубной щёткой унитазы, когда меня били по морде охранники, связанного и бесславного ублюдка.
— Что тварь! Теперь ты не такой крутой, кусок дерьма! Без армии тупоголовых фанатиков и своих сраных стероидов? — вопили, нанося удар за ударом. С такой силой, что я давно уже привык к боли. Лишь чувствовал знакомый привкус крови на разбитых до мяса губах. — Жалкое отродье! Посмотри на себя!!! — кто-то плюнул мне в затылок, в момент, когда я стоял на коленях, привязанный цепями к кровати и схаркивал на грязный пол кровавые сгустки.
Один из упырей, воспользовавшись случаем, сломал мне руку.
Другие… по очереди тушили бычки об изувеченную гематомами спину.
А я думал только о ней. О той, что как последняя сука, предала меня. Наполнила мою душу ядом и извечными страданиями. Сожгла мой дух. Мою силу. Вытравила любовь, превратив ее в чистую, фанатичную ненависть.
Лишь эти! И только эти мысли притупляли адскую боль!!!
— Отличная работа, Соня.
Глухие, болезненные удары.
По рёбрам. По голове. По спине…
Смех надзирателей.
И вы*бистый голос гавнюка Виктора.
Где-то там, далеко-далеко. В подсознании.
— Быть тебе следователем, девочка.
* * *
Спустя год, после того как меня посадили, охранник швырнул мне в камеру письмо.
От нее.
Там она в очередной раз плеснула мне в лицо помои, объяснив подробно, почему так поступила. И чтобы раскрошить осколки разбитого сердца окончательно… вложила к письму фотографию.
«Ты зло… — писала она, — А зло должно быть наказано. Ты убивал людей. Ты грабил и ВРАЛ мне!!! Я ни о чем не жалею. А ты должен заплатить за свои преступные дела сполна. Я была с тобой из-за денег. А потом Виктор попросил моей помощи. И это Виктор открыл мне, слепой, влюблённой идиотке, глаза на суровую реальность! Причем, вовремя открыл! Спасибо ему огромное! Правоохранительные органы давно вас подозревали. Я лишь сыграла главную пешку в этой нелегкой игре.
Давид… Надеюсь, ты осознаешь свои ошибки. Надеюсь, ты раскаиваешься. Надеюсь, со временем ты поймёшь, что я поступила правильно. У меня теперь новая жизнь, новая семья. Я вышла замуж. Прощай. Соня».
Я перечитывал эту паршивую бумажку снова и снова. Каждую букву, каждое слово. И хохотал… как безмозглый идиот!
А потом порвал. Разорвал фотографию, где счастливая сука в свадебном платье держит за руку неизвестного хрена в военной форме, ряженного как при параде на девятое мая.
И сожрал!
Я, млять, сожрал это гребанное письмо и жевал долго, медленно, представляя, как сбегаю из этого дерьмища, нахожу продажную блядь и душу её… душууу и одновременно трахаю! В каждую дырку по очереди!
До последнего вздоха.
До последнего вопля.
До последней слезы.
Сука!
Ненавижу…
* * *
Сгнивая до костей в долбанной камере, я жесть как мечтал раздобыть кислоту и вытравить со всего тела обличие лживой ведьмы!
Татуировку… Исполосованную с левой стороны лица жутким шрамом от ножевого ранения, полученного во время грабежа ювелирки.
Долго решался! Долго, сука, бесился!
Но не смог.
Решил оставить, как воспоминание для мести.
О да, Крошкааа! Очень скоро я покину стены сраного шлака.
И тебе не жить.
Или жить. Но не долго.
В адских муках и кровопролитных страданиях.
* * *
Раз в неделю мне все же позволяли выйти из карцера, чтобы освежиться в душевой. Там, в кабинке, покрытой слизью и плесенью, я дрочил как озверелый монстр в собственный кулак и смотрел на татуировку с лицом предательницы в отражении разбитого зеркала, подыхая от хронического и такого болезненного спермотоксикоза.
