Несколько глубоких, скоростных фрикций, затем очередной хлесткий шлепок!
Кажется, будто я откусила собственный язык. И это лучшее, что я могла сделать, чтобы не радовать изверга своими криками ещё больше.
Наклонился к самому уху, перехватил рукой за скулы, жёстко надавив на челюсть пальцами, зашипел в ухо:
— Видишь, что ты наделала! Видишь! Ты превратила меня в монстра! Жестокого, голодного зверя! А ведь у нас с тобой всё могло бы быть совершенно иначе.
Толчок!
Рывок!
Радужная вспышка в глазах…
Шум в ушах, как будто он только что бросил меня с оврага в воду, в бушующий, бездонный океан. И я летела головой вниз, чувствуя, как сводит живот от страха, от тупого, распирающего напряжения! Летела со свистом в ушах, навстречу ударным волнам, а перед глазами мелькала вся моя жизнь.
Удар. Шлепок.
Тело разбивается о волны.
Нет больше сил сдерживать крики!
Он выиграл.
Он выбил из меня очередной, немощный вопль.
И быстро его проглотил. Сожрал, всосал в себя, набросившись на мои губы с алчным поцелуем… После чего, моментально кончил. Осквернив мое тело сильным напором горячей спермы, которая ошпарила чуткую плоть, как кипяток, заполняя до предела и без остатка.
Глава 17
Давид
Я стоял и смотрел на нее как она спит, как её грудь интенсивно вздымается, как на ресницах стынут слёзы, а тело невольно подрагивает от страха.
Обнаженная, жалкая, осквернённая моей спермой, как клейменная вещь.
Потому что моя, сука! Моя ты! До последнего вздоха, до последнего удара пульса!
И ничья больше.
Чужое мнение не интересно! Я давно уже решил, что моей будешь.
Даже, если ненавидишь настолько, что посмела предать.
Я тоже ненавижу. Но эта ненависть дико возбуждает! Настолько дико, что член не дремлет ни минуты. Сколько бы не кончал, чувствую бесконечную стоячку!
Сумасшедший псих? Точно.
Я давно уже не тот тупорылый идиот, который бегал за ней словно прыщавый подросток, заваливая тонной подарков!
Я конченный псих. Который был заперт в психушке долгие-долгие годы.
Тюрьма сделала меня таковым. Ещё большим чудищем, чем был до этого.
Который, изо дня в день, думал лишь о мести.
Закурил.
Млять! Уже полпачки вышмалил. Нервничаю. Капец как передергивает и шатает от злости. Даже за решёткой никогда не позволял опускаться на дно до такого парашного состояния, чтобы не радовать тварей с дубинками.
Даже сейчас, глядя на ведьму, я деру её взглядом.
Невозможно не думать о сексе. Она единственная баба, на которой я помешался как безмозглый олень! Я когда её грудь нежную с выпирающими сосками увидел, осточертел окончательно!
А затем вдруг, хлынула волна воспоминаний…
Как её, сучку лицемерную, Виктор нахваливал, пока меня избивали ногами с десяток солдат, как потом на суд она не явилась, как сраную фотографию с письмом прислала, похваставшись свой чёртовой свадебкой.
Сжал кулаки до белизны, к комоду направился, в котором кое-что особое припрятал для нашей с ней встречи, для долгожданного возмездия.
Наказать должен дрянь.
Время пришло, Крош-ка. Сначала с тобой поквитаюсь, а затем еба*ря твоего найду и голову ему разобью. После, очередь Виктора. И на десерт… мамочки.
Всех порешаю. Всех! Кого так любила и лелеяла, больше, чем меня, когда врала и притворялась, что дороже никого у тебя нет, не было и не будет!
Пялюсь на свою любимую шлюху, прошлое вспоминаю, а в руке сжимается пузырек с ядом. Точно таким же… Которым мой отец отравил мою мать.
Перекатываю флакончик между пальцами и со сладким привкусом на языке представлял погибель этой дряни. О, да! Её жизнь теперь в моих руках.
Ну что, Соня!
Обещал ведь, что найду?
Обещал.
Так чего медлить…
Подхожу к столу, на котором стынет поднос с едой и чаем, который, минутой ранее, притащила в комнату, нанятая мной кухарка.
Один чай для меня. Другой… для Крош-ки.
Один час с сахаром. Другой… с ядом.
С глухим щелчком открываю флакон с темной жидкостью и с оскалом на губах, до последней капли, выливаю его в чашку. Сердце грохочет на износ, руки трясутся. Пока ещё, мать твою, не чувствую той заветной эйфории.
Позади вдруг слышу стон и легкий шорох.
Просыпается…
Время обедать, дорогая!
Наши взгляды пересекаются. Её — пьяный, обиженный, и мой — беспощадный и безжалостный.
Волосы девчонки прилипли к щекам, кожа бледная, в красных пятнах и ссадинах, губы искусаны в кровь.
Неплохо так постарался. Интересно, как ей? Понравились мои сладкие пытки?
Судя по испуганному взгляду, засохших на щеках слезах и тремору в мышцах, не очень.
Увидела меня и тут же руками тело обхватила, прикрывая промежность и голую, восхитительную грудь с набухшими бледно-розовыми ягодками.
Сожрал бы их.
Мял бы, мял, мяяял, налившиеся пирамидки, а потом бы откусил чёртовы бусинки, что так нереально провоцируют!
— Очнулась? — со смешком и издёвкой, — Голодная?
Молчит. Вижу, как челюсть сжимает, чтобы я не слышал насколько сильно стучат её зубки.
— Вон, поешь. Силы ещё понадобятся. Я ведь только начал, детка…
Вершить гребанное правосудие.
Ешь, ешь, дорогая, любимая девочка.
А я с удовольствием посмотрю, как ты будешь корчиться от боли.
— Давай. — Терпение ни к чёрту. — Пока не остыло.
Попыталась подняться на ноги, но тут же пошатнулась и, потеряв равновесие, снова упала спиной на диван.
— Ты считаешь, что у меня есть аппетит, после того, что ты со мной сделал?? — задыхаясь от слез.
— Не хочешь… твои проблемы. Скорей всего, будет мучительно больно подыхать на пустой желудок.
— Ублюдок. — Себе в нос, но я услышал, оскалившись ещё шире. — Я хочу пить.
Всхлипнула, поднялась с дивана и, пошатываясь, побрела к журнальному столику. Кроме чая, на столе не было другой жидкости.
Мой, или твой?
Какой выберешь?
Если свой, тот, который с ядом… значит судьба.
Если же мой… значит судьба мне прикончить тебя голыми руками.
Боковым зрением вижу, как она, дрожащими пальцами тянется к моей кружке. Хрипло выдыхаю… Как вдруг… Замирает. И… хватает со стола ту самую чашку, в которой спрятана её погибель.
