А я не мог нарадоваться. Мне казалось, что, если я отправлю её заграницу, малышка поправится и заживет обычной жизнью, как обычный человек.
А не как безжизненное растение.
Если бы…
Если бы я не повёл себя как кретин, добровольно открыв грудь нараспашку палачу, по имени Соня, что вонзила в сердце огромный острый кол, пропитанный цианидом.
* * *
Не зря мрази суетились. Когда я ворвался в палату, нянечки пытались выкатить коляску в коридор, чтобы перевести сестру в другую палату, потому что в этой воняло так, что хотелось блевать и стонать от ужаса!
Вот суки!
Самые настоящие конченые суки!
Их даже людьми нельзя было назвать.
— Отошли от неё! Урою! Глотки разорву! Пошли прочь! Гниды…
Я старался не кричать, старался держать кулаки на расстоянии, естественно, чтобы не напугать сестру.
Когда черви расползлись кто куда, упал перед малышкой на колени и руки её в свои взял. Обернул, поцеловал каждый пальчик. Худенькие такие, бледные. Как и сама она. Моя сестричка. Родная моя. Как же я сильно скучал!
День ото дня, я молился небесам, чтобы она была жива, чтобы с ней ничего плохого не случилось.
— Крис! Маленькая… Помнишь меня?
Молчит. Ноль эмоций.
Ей уже двадцать. Но для меня она по-прежнему маленькая.
В тусклых, измученных болью глазах, появился едва уловимый блеск.
И мне кажется, что она поняла, кто я. А может вспомнила на бессознательном уровне. Вспомнила, что я её брат. Что я на руках её носил, кормил, играл с ней когда-то давным-давно.
Или мне просто этого очень хотелось. Чтобы она так думала.
Кристина продолжала сидеть неподвижно, словно статуя. Она смотрела на меня, но не моргала. Холодная, черствая, как кусок льда. Мертвая. Кукла.
— Крис, мне так жаль, — руки её целую, а они такие холодные, да и она словно неживая, — Но нам снова придётся вернуться туда… где начались наши кошмары. Прости. Я бы с удовольствием купил для тебя дом. Хер с ним! Даже бы остров купил! Клинику целую! Чтобы ты стала такой же, как все… Но мы сейчас на мели. Папочка все спустил на мою свободу. Но! Очень скоро я выставлю особняк на торги и попробую найти хорошую работу. Да, девочка. С грабежом я, естественно, завязал. Так как не вынесу тех дьявольских мук, если снова облажаюсь, если снова посмею тебя потерять.
На руки её подхватил и на улицу вынес, чувствуя, как по щеке скользит слеза.
Потому что больно! До безумия больно видеть весь этот мерзкий кошмар. И понимать… что всё могло бы быть иначе.
Сколько времени мы потеряли?
Кристина уже давно смогла бы встать на ноги, смогла бы говорить и самостоятельно держать в руках ложку.
— Они ответят за всё. — Шепчу на ухо, прижимая к груди холодное, хрупкое тельце, — Обещаю, родная. — И с острой болью в сердце целую в макушку.
Глава 18
Когда он, застегнув ремень на брюках, окинув меня брезгливым взглядом, направился к двери, я бросилась к журнальному столику, схватила стоящую на нем вазу и, выгорая от бешенства, со всей злости бросила в спину подонку.
Поздно.
Со характерным звоном она ударилась о деревянную поверхность двери, разлетевшись на сотню крупных осколков. А он… он испарился. Я услышала лишь ненавистный щелчок замка. И теперь… осталась абсолютно одна.
Разбитая, истерзанная, униженная.
Проигравшая.
Одна. Брошенная. И запертая в темноте.
Но мне не хотелось так просто сдаваться. Тем более, если монстр был не прав. И вины в наших бедах было пятьдесят на пятьдесят. Поэтому, стоило только Давиду удалиться прочь, я тотчас же бросилась искать запасной выход и возможные способы спасения. Комната хоть и выглядела просторной, но была темной. Нет не темной… а до удушья мрачной, в которой находилось всего лишь две двери.
Одна — выход. А вторая… ванная комната.
Беззвучно рыдая, я бросилась под холодную воду в душевой кабинке, и с ненавистью принялась драть кожу мочалкой. Когда на раны, оставленные зверством Давида, попадала вода, меня сразу бросало в озноб от боли. Но эта боль, по сравнению с болью ментальной, была пустяковой ерундой.
Одержимый нелюдь!
Он брал и насиловал моё тело несколько раз подряд. Не давая отдышаться, не давая опомниться, чтобы приготовиться к новым мукам.
Два раза я теряла сознание. А один раз существовала будто в какой-то дымке, даже, порой, ничего не чувствовала. Словно умерла.
Но несмотря на кошмарные пытки, я получила два оргазма и возненавидела себя за это ещё сильней.
Посмотрела в зеркало — кожа в области лица, шеи и груди была красной. На шее уже отчётливо проявлялись темно-синие пятна от засосов и укусов.
Меня стошнило.
Коснувшись истерзанных в кровь губ кончиками пальцев, я беззвучно зарыдала, сдерживая вопль ужаса, чтобы МОНСТР ни в коем случае не услышал.
Он только этого и жаждет.
Моих слез.
Моих обречённых стонов.
Моих мучений.
Безжалостный…
Безжалостный!
Безжалостный!!!
Звучал жалобный вой в подсознании.
Только сейчас я поняла, что будет, если реально разозлить Давида.
Те драки в Подполье — так себе, детские забавы.
Я никогда не знала, какой он истинный. Какой он, на пике своей злости!
И лучше бы никогда не узнала!
Ведь до этого он прятал своего внутреннего демона глубоко в себе.
А сейчас, замок в клетке, что удерживала нещадное зло, был беспощадно сорван.
И сорвала его я.
Та, что решила бросить вызов МОНСТРУ.
* * *
Выскочив из ванной, чувствуя холодную дрожь в конечностях, я принялась лихорадочно искать свою одежду, спотыкаясь на каждом шагу. Ноги совсем не слушались. Подкашивались и заплетались. Пока я, будто запертая в ящике зверушка, металась из одного угла в другой.
Ничего не нашла.
Лишь рубашку Давида, которая валялась смятой под кроватью и какие-то тряпки, напоминающие мою бежевую блузку и клетчатую юбку, от которых остались лишь рваные лоскутки.
Кошмар!
Он разорвал мои любимые вещи как какую-то салфетку!
Давид действительно превратился в чудовище.
Никогда не думала, что когда-нибудь увижу любимого таким.
Другим. Страшным. На всю голову больным извергом!
Не было иного выхода, как взять его рубашку и надеть на своё, измученное зверскими пытками тело.
