Неужели простил.
Любимый…
Если бы ты только знал, как я соскучилась.
По тебе. Настоящему.
Такому родному, чувственному… такому заботливому.
— Девушку нужно срочно отвезти в больницу. — Слегка приподняв веки, я увидела незнакомого мужчину с бородой, который шарил по мне фонендоскопом, оценивая глубину дыхание, а также работу лёгких.
После чего бросил взгляд на градусник, не убирая руку с пульса.
Этот мужчина, как и все остальные окружающие предметы, будто парили в невесомости. Но все же, я успела оценить мимику незнакомца, по которой поняла, что одной таблетки парацетамола, в моём случае, будет недостаточно.
— Что-то серьёзное? — Давид с силой сжал мою руку, взглядом бросив вызов доктору, будто это он и только он был причастен к моей простуде.
— Да. — Сочувствующий вздох. — Похоже на пневмонию.
* * *
Вообще болела я крайне редко. А услышав в лоб такой вот страшный диагноз… будто на миг провалилась в ад.
— Не переживай, девочка. — Поцелуй в лоб. Слёзы стынут в глазах, но боятся выйти наружу. Мужчины не плачут. А мужчины-воины — тем более. — Всё будет хорошо. Я скоро приеду. Очень скоро. Ни о чем не волнуйся.
Не прошло и часа, как меня, по прошению Давида, привезли в частную клинику, определили в одноместную палату, воткнули в вену иглу, прописав капельницу и постельный режим.
Я смутно помню, каким образом Давид принял решение.
Я думала, он желает мне смерти.
Но что-то изменилось.
Его взгляд изменился! Его голос. Его прикосновения.
После того… как я, наконец, докричалась о своей боли, которая мучила меня и резала наживую клятых четыре года!
— Поспи. А после… поговорим. — Стоял на коленях перед кроватью. Большой такой. Нет, не большой! А огроменный! Именно поэтому из-за своего объемного тела ему пришлось опуститься на колени, чтобы видеть моё бледное лицо и вялые, изредка подрагивающие от слабости, веки. — Я больше никогда не буду на тебя кричать. Больше никогда не буду брать силой. Мне так жаль… Соня. Девочка моя. Малышка. — Лбом к моему лбу прижимается, мои руки своими сжимает, вот-вот и разрыдается, — Крошка.
У меня у самой нервы ни к черту!
Я сама губы кусаю до ран, крепко-крепко жмурюсь, сдерживая ручьи слёз.
Пытаюсь открыть рот, чтобы сказать что-то в ответ… Но не могу.
Комок в горле. Дрожь в скулах. Вот-вот и захлебнусь в истерике!
Давид сипло выдыхает, а затем осыпает моё лицо поцелуями.
Целует щёки, нос, рот. Нежно, как ребёнка. А я в этот невероятный миг чувствую, как низ живота взрывается от приятного тепла, как будто я только что прыгнула со скалы в воду, и у меня дух перехватило.
Глаза целует, слезы губами собирает. И сам кривится, чтобы не разрыдаться.
Напоследок, крепко-крепко прижимает к груди, к бешено торохтящему сердцу… и уходит.
Но ещё раз десять перед уходом клянется, что обещает вернуться.
Не хочу его отпускать! Не могу! Не сейчас!
Мне кажется, что, если руку его отпущу… больше никогда не увижу.
— П-пожалуйста… — умоляю, из последних сил, и снова улетаю в бесчувственное забвение.
— Спи, Крошка. Спи. Закрывай глазки. А когда откроешь, я уже успею вернуться.
И я ему поверила.
Даже улыбнулась.
Счастливая, снова любимая. Переполненная желанием начать все с нуля и забыть нашу ссору, как жуткий кошмар, продолжительностью в четыре года.
Но спустя несколько часов, после сна, когда я открыла глаза, услышав топот снаружи палаты и какую-то возню… поняла.
Давид меня обманул.
Вместо любимого, скалясь и ухмыляясь в страшной гримасе, в дверях стоял Антон.
В одной руке — пистолет. В другой — нож.
Его, искореженное ненавистью лицо, как и одежда, и тот дьявольски острый нож, которым он угрожал мне буквально пару дней назад, были испачканы кровью.
И, как оказалось, это была вовсе не его кровь.
А кровь… дежурившего у моих дверей охранника.
Глава 22
Давид
Я запирал её в темноте днями напролёт. Приходил, чтобы трахать и, тем самым мстить, потому что не мог… вот так вот просто взять и вырвать сердце, как мечтал на зоне! Не получалось. Не насладился сполна. Крики её слышать хочу! Слёзы её вкусные глотать жажду! Довести хочу до такого состояния, чтобы сама сломалась, чтобы сама себя же, своими грязными руками, которыми то сраное письмо о замужестве строчила, и погубила.
Шлюху вызвал, ту самую, с которой недавно забавлялся, чтобы хоть как-то отвлечься, иначе мне было мало, мало, и малооо треклятой дозыыы! Хочу стерву лицемерную и дрянь продажную! Трахаться хочу! Только и думаю о её сосках торчащих, о клиторе сладком и твёрдом, о испуге в нефритовых глазах. Но вот пизд*ц! Не встаёт на шлюху. Даже со спины. А ведь они с ней так похожи… Не нужна мне другая. Хоть прибей!
Кроме наркотика моего вкусного.
И погибели моей вечной.
* * *
Но всё рано, так или иначе, я приглашал заказную шлюху практически каждый день. Трахал я её?
Нет. Мне хватало личной игрушки.
Я просто решил устроить спектакль, сымитировав отношения, чтобы ведьме было больнее вдвойне. Не зря же выбрал именно ту овцу, что так напоминала Соню. Я даже купил ей шмоток в идентичном стиле, как любила бывшая и заставлял давалку тупо вопить до срыва связок, чтобы ведьма за стенкой думала, что любовница остаётся со мной на ночь.
Якобы делили с шалавой постель. Но не с Соней.
К Соне я приходил чтобы беспощадно мстить и озверело трахаться.
Взяв своё, разрядившись в сладкое тело, уходил.
Пусть почувствует себя вещью!
Будет жить у меня как собака.
* * *
Я брал её в среднем три раза на день. Спускал в это сахарное, нежное тело, уходил и снова возвращался. Потому что корежило меня, как наркомана долбанного!
Иногда она пыталась сопротивляться. Иногда пыталась бежать.
Однажды я поймал её в шаге от двери. С силой обхватил руками за живот, прижал к себе и, схватив за волосы, толкнул животом на стол, а сам сверху навалился, заставляя выгнуться дугой навстречу боли и острому, как лезвие, члену. Впился зубами в шею, одновременно закрыл рот ладонью, чтобы не кричала настолько громко. Иначе сестра услышит.
Кусал и исполнял сильные, яростные толчки. Толкаясь резко и глубоко в мягкую, сочную плоть. Потекла… Потекла, развратная сука! И нежиться долго не надо! К черту прелюдии! К черту любовь! Трахать грубо, трахать с ненавистью в жилах намного острее, чем тупо любя.
