Хоботов посмотрел на профессора и сказал:
– Идите, профессор, видите, мы заняты?
– Как же, как же, пойду, – и старик удалился.
– Зачем вы так? Прогнали…
– Надоел. Он, просто-напросто, завернут. Ему дай волю, так он всем мозги начнет вправлять. Это он придумал, что пластическая анатомия – царь, бог и руль скульптуры. Хотя, на самом деле, она для творчества не имеет никакого значения.
– А что имеет? – спросила Болотова.
– Легенда и энергия.
– Что значит энергия? Насчет легенды я уже, кажется, поняла, а что значит энергия?
– От скульптуры должна исходить сила. Если силы нет, то скульптура не существует. Все сфинксы, рабы, Давид – они наполнены силой, энергией, поэтому и живут. От них можно оторвать головы и руки, а скульптура продолжит жизнь, столько в ней силы. Это как инвалид: вроде руки оторваны, ноги, а они живы, даже песни поют.
– Страшное сравнение, – призналась Болотова.
– Да уж… Но тем не менее.
Водка полилась в стакан, и Хоботов сделал два больших глотка.
– А ты чего не пьешь?
– Что-то расхотелось, – призналась Болотова.
– Расхотелось… Водка в данной ситуации как обезболивающее, ее надо принимать как лекарство, чтобы не заразиться местной гадостью, чтобы бациллы и микробы глупости не попали в организм.
– Да, я согласна, – Болотова сделала глоток.
– Пойдем отсюда, – сказал Хоботов, – мне надоел паноптикум, глупая ярмарка тщеславия. Все ломают комедию друг перед другом. Разве это скульптор?
Это марионетки и бездари, сборище бездарей.
Кто-то подошел и хотел пожать Хоботову руку, но тот отвернулся, причем не сделав вид, что не заметил протянутой руки, а демонстративно. Болотовой даже стало неудобно, что она сидит рядом с Хоботовым. Ей захотелось извиниться, но вместо этого она поднялась и заспешила к выходу.
Леонид Хоботов шел рядом с ней. И если Наталья раскланивалась, прощаясь, то Леонид держал руки в карманах, чтобы кому-нибудь, не дай бог, не пришло в голову подать ему руку на прощание. Он толкнул плечом дверь и вышел первым. В прихожей он даже не помог одеться своей спутнице, но это было так естественно для этого человека.
Вместе они вышли на улицу, где уже парили сумерки.
Воздух был напоен влагой, стояла оттепель, с крыш капало.
Здесь, во дворе мастерской, почти в самом центре Москвы, пейзаж походил на деревенский. Жестяные желоба, капель, длинные сосульки, пустая собачья будка возле ворот.
– Весна… – сказал Хоботов. – Почему-то именно весной, а не осенью меня охватывает тоска.
– У каждого свое время.
– И жить не хочется, – словно не услышав Болотову, добавил скульптор.
– А мне хочется.
Они вышли на тротуар, в конце улицы показалось такси. Оно ехало медленно, плафон на крыше горел теплым желтым светом, от которого на душе тут же становилось уютно.
– Может, поедем ко мне? – предложил Хоботов – Напьемся.
– Нет.
– Ты не хочешь пить именно со мной?
– Я вообще не хочу пить, я устала. Большое скопление народа утомляет.
– Меня тоже.
Хоботов взмахнул рукой, останавливая машину. Он открыл дверцу, усадил Болотову, а затем обошел машину и, сунув голову в окошко, стал договариваться с шофером, сунул ему деньги.
– Приходи завтра, ты увидишь, как я работаю.
Увидишь, как надо работать, – скульптор приложил ладонь к стеклу.
Его рука показалась Болотовой неестественно огромной, как лапа медведя, поднявшегося из берлоги, кажется огромной перепуганному человеку.
Ей показалось, захоти Хоботов, и он одной рукой перевернет машину. Холодок пробежал у нее по спине, и женщина даже обернулась, когда машина рванулась вперед. Она увидела Хоботова, стоящего на проезжей части в расстегнутом пальто, с висящим чуть ли не до земли шарфом, который обвивал толстую шею. И шарф показался ей похожим на удава из знаменитой скульптуры «Лаокоон» – из пародии-ремейка, над которым сейчас работает скульптор.
– Можно немного быстрее? – попросила она водителя.
– Что, приставал? – осведомился таксист, прибавляя газу.
– Да нет, до этого, слава богу, не дошло.
– Сильный мужик, – уважительно произнес таксист, – если бы такой один стоял, может, и подумал, стоит ли подбирать его, но с дамой мужчины делаются покладистыми.
– Не всегда, – заметила Наталья.
Может быть, согласись журналистка на предложение Хоботова отправиться к нему в мастерскую и там напиться до чертиков, ничего бы этим вечером и не произошло. Но, оставшись один. Хоботов почувствовал пустоту и онемение в руках, словно бы они налились свинцом, и этот свинец застыл. Его следовало растопить. Пальцы стали непослушными, даже не хотели сгибаться в кулаки.
– Мразь! Сволочи! Да, да, нужна легенда, – широко шагая по краю проезжей части, бормотал скульптор, не обращая внимания, что идет по воде, что ботинки уже мокрые, что в них хлюпает вода, а край шарфа испачкался. Он взял шарф и сделал еще одну петлю вокруг толстой шеи – толстой и мощной. Он закинул край на спину, и в таком виде продолжал двигаться по пустынной улице, сопя и тяжело вздыхая.
Сзади раздался сигнал. Хоботов застыл, затем медленно повернул голову. Почти вплотную к нему подъехала «Волга» с шашечками на борту.
– Может, подбросить? – высунулся из кабины молодой парень. – Подвезти?
Хоботов на мгновение задумался, но тут же мгновенно решил – это как раз то, что ему надо. Ему необходимо, чтобы его подвезли, причем с ветерком.
– Быстро ездить умеешь?
– Много платят – быстро езжу.
– Хорошо заплачу, – Хоботов рванул на себя заднюю дверцу, забрался в машину, буквально заполнив собой салон.
– Ну, покажи, как ты умеешь ездить.
На зеркальце заднего вида покачивался крестик на цепочке. И этот крестик, простой, безыскусный, с надписью «Спаси и сохрани» привел Хоботова в трепет, но не в благоговейный. У него внутри все закипело.
– А это что такое? – Хоботов ударил ладонью по крестику, тот закачался как маятник.
Машина взревела двигателем и помчалась.
– Так нормально? – спросил парень.
– Я у тебя спрашиваю, что это такое?
– Крестик.
– И ты веришь?
– А кто не верит? Врут те, кто говорит, что не верит.
– Наверное, врут. А может, и не верят. Вот ты же не веришь, ты же больше веришь в деньги, чем в бога.
